Татьяна Набатникова - Город, в котором...

— Машину куплю… — мечтательно, счастливо, обольстительно пропел Юра.

Надо было во всем этом тоже участвовать.

— Юра, насколько я понимаю, это успех?

— А то нет!

— Так что же мы не празднуем?

— Не знаю, чего ты такая… задумчивая сегодня.

— Тебе когда привалило, сегодня?

— Несколько часов тому назад.

— Все ясно. Учили ведь в школе: законы сохранения, и все такое. Из ничего ничего не делается. Понимаешь, Юрочка, я научно подозреваю, что эта везуха тебе за мой счет.

— За твой? — Юра испугался.

— Я читала, в лесу деревья все питаются из общей системы соков. Ну, у них принцип коммунизма: всем по потребностям. А как только дерево умирает, остальные мигом отсасывают его порцию, и оно сохнет гораздо скорее, чем по простым физическим законам. Мои соки забрал ты. Извини, ты мой должник. Так что кольцо, если можно, из золота. И лучше с бриллиантом. Потому что сегодня я круглые сутки получала одни нокауты. С недосыпу заявила одному родителю, что гамма-глобулин — слишком дорогое лекарство. Он, видишь ли, возмущался: мол, положили — так лечите, а что ваш пенициллин, он на нее уже не действует. Ну, я и ляпни про «слишком дорогое» — ну, не спала ночь, башка уже не действует вообще. Да вы, говорит, понимаете, что вы говорите! И ведь действительно, что я говорю, ужас! «Речь идет о здоровье ребенка! Почему же тогда пенициллином, а не простой водой? Аш-два-о! Это еще дешевле!» Пришлось мне еще раз повидаться с нашим главным. С нашим симпатягой, с нашим бесконфликтнейшим, наибесконфликтнейшим. И я ему тоже: «Вот всегда теперь буду говорить правду!» А он мне ласково напомнил все действующие правила.

— Не выгонят? — забеспокоился Юра.

— А пусть. Лишь бы тебе на пользу. Меня выгонят — а тебе сразу добавится за мой счет. Куда-нибудь на луну тебя зашлют. …Надоело. Надоело! Все время, сами уже запутались, где правда, где что. Раз, извини, мне пришлось пойти на аборт. У себя же в больнице, естественно. Медсестра уже шприц занесла воткнуть в вену, а я говорю: не надо! Давайте, говорю, мне как всем, по рабоче-крестьянски, под крикоином, как они сами это называют. Людмила наша Владимировна гинекологическая растерялась, вы что, говорит, больно же! Ну, в общем, я отказалась решительно. От упрямства, от гордости, от злости — не знаю. От нервов, может быть. Приняла эту варварскую операцию в общедоступном виде. Так у Людмилы Владимировны лицо аж бледное было, испариной покрылось — от сострадания ко мне, ты понимаешь? Мою боль она чувствовала, потому что я — свой, ж и в о й для нее человек. А бабоньки эти идут массовым порядком — у нее мускул не дрогнет. Всех обезболивать — это опять же дороговато. Понятно, нет? И уже черт его знает, где в нас что срабатывает. Где милосердие, где самозащита… Извини, я на тебя это вытряхнула так разом…

Полина расстроилась, замолчала.

— Ну, не унывай, эй, слышишь?

Лучшее, что он способен придумать.

— Короче, видимо, права была твоя Пшеничникова, когда утащила сына, и прав был твой Горыныч, который тоже своего отобрал у нас, — потому что мы сами не знаем, где помогаем, а где прикидываемся.

— А, это когда мы познакомились? — оживился.

Да, это было в тот день, когда Юра вошел в первый раз в приемный покой. Там как раз бушевал Горынцев. Нет, он не кричал, но крик был бы тише, чем его речь. «А вот это мне плевать! Лучше отдайте сами, чтоб мне тут у вас ничего не сломать». А сына его только что доставили. Мать отдала, а отец прибежал забирать назад. И ровно в это утро выкрала Пшеничникова мамаша своего сына через форточку. Ну, закон парных случаев. По одному редко когда бывает. И тут как раз и явился по ее звонку Юра Хижняк, он вошел в приемный покой на вершине скандала, чинимого Горынцевым, и Полина тогда была уверена, что они вместе, потому что вошедший весело вклинился: «Эй-эй, Горыныч, ты чего разоряешься?» Потом он спросил, не вызвали ли милицию, и обрадовался, что но вызвали, потому что «когда милиция приехала, Горыныча уже не спасти». Полина тогда не сразу рассмотрела Юру, она не могла свести взгляда с Горыныча, она его стерегла, удерживала взглядом, как вилами, опасного этого дикаря. А Юра теребил его за плечо, Горыныч оглянулся, но, видимо, глаза застило сплошной пеленой чувства, он даже не смог увидеть и услышать Юру. Пока он оглядывался, стерегущие вилы Полины на миг получили свободу, и она с немым «что делать?» успела глянуть на Юру. «Отдайте», — серьезно посоветовал Юра. Единственный раз он тогда ЗНАЛ, как надо. Во всяком случае, она сразу послушалась. Иногда ей надо, чтоб было кого послушаться. Редко бывает, но ох как надо! Только кивнула сестре, та мигом — пырх! — исчезла за Горынцевым сыном. Остались в приемном покое молча ждать трое. Пыхтящий Горынцев, бледная Полина и забавляющийся Юра Хижняк. Юрка потом говорил ей, что даже голос по телефону взволновал его, но все же сама Полина превзошла все его ожидания…

Вывели Ваню Горынцева. Большой Горыныч схватил его в охапку и вышел вон, ни на кого не оглянувшись. «Справку возьмите!» — крикнула вдогонку сестра. «Оставьте ее себе!» — «Черт знает что!» — сказала Полина дрожащим голосом и отвернулась к окну плакать. «Часто вам приходится такое?» — пожалел ее Юра. Это не дай бог, когда ты плачешь, а тебя еще и пожалеют, это уже совсем болото начинается. Но Полина взяла себя в руки. «К счастью, нет. К счастью, таких родителей немного. Но сегодня двое. Уж это закон парных случаев. Одна в окошко выкрала». — «Я знаю. Я как раз по этому делу и пришел». — «Так вы разве не с Горынцевым?» — «Тогда чего бы я остался?» — «Так, значит, это с вами я по телефону говорила? Вы, что ли, и есть начальник Пшеничникова?» Полина сразу посуровела. «А вы — Полина Игнатьевна. Очень приятно». Тут Юрка рассиялся. «Чего уж тут приятного?» — насупилась Полина. «А вот, приятно, и все», — безоружно улыбнулся Юра и ее обезоружил. «Он, понимаете, всегда был такой дикий, — извинялся он за Горыныча. — Его уже не переделаешь. А Нина Пшеничникова — она тоже всегда такая была, строптивая». — «Так вы что, давно уже действуете одной шайкой?» — «Да нет, это случай. Как вы говорите, парный закон. С Ниной я в институте учился, а с Горынычем в одной секции занимался. Они между собой и не знакомы вовсе. Совпадение». Говоря, этот хитрый льстец не забывал поглядывать на нее с откровенным восхищением и даже слегка переигрывал, но это ничего. «Вы не понимаете последствий», — стращала для пущей важности Полина — врала, никаких последствий не было, выздоровел этот мальчик дома лучше всякой больницы, и вообще болезнь — это странная вещь. Хочет — пройдет сама, не захочет — не вылечишь никакими усилиями.

Сколько же времени тому прошло? Да почти год. Вот уже не думала, что так затянется. Юра высчитывался сразу весь — ну, думала, исчислятся листочки этого календаря недели за две. Но… вот он сидит напротив — при всей трезвости оценки все-таки родное существо. Полина знала, как он вздрагивает всем телом, засыпая, как подергиваются его руки и ноги: молодая животная сила не могла сразу успокоиться, взведенные на работе пружины не ослабевают и ночью, и, наверное, ему снятся производственные сны. Полина знала, что у Кима, восточного человека, лучезарная улыбка Будды… Знала, что главный инженер Путилин испытывает неприязнь к Егудину (а Юрка чутким нюхом угадывал эту неприязнь, как собака знает симпатии и антипатии хозяина). Знала, как наивна их добросердечная Агнесса легендарная, а Семенков страдает, если в кино один другому залепит тортом по физиономии: так жалко Семенкову продукт и обидно за напрасное расточительство. Эта возможность коснуться другой жизни и узнать ее на вкус — вот для чего ей был Юрка.