Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат

22) Понемногу мы с барменом начинали симпатизировать друг другу. Мы приветствовали друг друга кивком головы всякий раз, когда встречались на лестнице. Ближе к вечеру я заходил выпить кофе, порой мы беседовали. Мы обсуждали футбол, автогонки. Отсутствие общего языка нам не мешало; о велоспорте, например, мы могли говорить бесконечно. Мозер, — говорил он. Меркс, — замечал я через пару минут. Коппи, — отвечал он, — Фаусто Коппи.

Я помешивал ложечкой кофе и кивал головой, размышляя. Брюйер, — бормотал я. Брюйер? — переспрашивал он. Да, да, Брюйер. Его это, похоже, не убедило. Я думал, что разговор на этом и закончится, но когда я уже собирался отойти от стойки, он придержал меня за рукав и сказал: Джимонди. Ван Спрингел, — ответил я и добавил: Планкарт, Дьерикс, Виллемс, Ван Импе, Ван Лой, де Вламинк, Роже де Вламинк и брат его, Эрик. Что он мог на это ответить? Он сдался. Я заплатил за кофе и поднялся к себе в комнату.

23) Дротики втыкались в мишень плоховато. Иногда они входили недостаточно глубоко, оперение перевешивало, и они падали на пол. Я каждый раз злился. Присев на край кровати, я заточил их бритвенным лезвием.

24) Я проснулся среди ночи. Один. Побродив-немного по комнате в пижаме, я накинул пальто и босиком шагнул в коридор, вытянув вперед руки. В гостинице было темно. Я спустился по лестнице, глядя по сторонам. Мебель приняла человеческие очертания, несколько стульев следили за мной. Черно-серые тени, у которых повсюду были глаза, пугали меня. Я втянул голову в плечи, поднял воротник пальто. На первом этаже было тихо. Входная дверь заперта на ночь, ставни закрыты. Я бесшумно пересек холл, и освещая себе путь зажигалкой, прошел по коридору к служебным помещениям. Там, не зная, куда идти дальше, я открыл застекленную дверь кухни. При слабеньком свете зажигалки я обошел помещение, ступая босиком по холодному кафелю. Все было в безупречном порядке, все разложено по полочкам. У стены стояло два огромных пустых стола. Раковина блестела. Я пошел прикрыть за собой дверь и, убедившись, что никто меня не видит, осторожно открыл холодильник (в поисках куриной ножки).

25) На следующий день я послал весточку Эдмондссон. Я вышел из гостиницы и на улице спросил у пробегавшего мужчины, как пройти на почту (никогда не отказываю себе в удовольствии задавать вопросы спешащим людям). Он на ходу указал мне пальцем направление и собирался было обогнуть меня и двинуться дальше, но я учтиво загородил ему дорогу и попросил объяснить поподробнее. Тут уж он остановился, соблаговолил обернуться ко мне и очень терпеливо дал мне все необходимые указания. Я нашел сразу. Это было новое почтовое отделение — лакированная деревянная стойка, телефонные кабины. Несколько человек топтались вокруг стола со стопкой бланков и ручками на цепочках. Я пересек зал и в первом попавшемся окне осведомился, как мне отправить телеграмму. Мне протянули бланк. Я набросал короткий текст, дал адрес и телефон гостиницы. Эдмондссон получит известие от меня сегодня же (я уже соскучился по ней).

26) Вернувшись в гостиницу, я подошел взять свой ключ и заодно спросил у портье, не знает ли он, где можно поиграть в теннис. Он задумался и ответил, что, возможно, корты есть в каком-нибудь крупном отеле, но ему кажется, что зимой они закрыты. Чтобы ответить точнее, он открыл справочник, нацепил очки и, полистав страницы, сказал, что мне лучше всего пойти справиться в Лидо. Я спросил, как туда добраться. Добраться было легко. Выйдя из гостиницы, надо было сразу свернуть направо (он снял очки и махнул рукой над стойкой, указывая направление) по первой же улице и дальше идти по ней, никуда не сворачивая, до Дворца Дожей. Там останавливается рейсовый катер — вапоретто, который доставит меня в нужное место.

27) К вечеру, когда я кидал дротики у себя в комнате, портье зашел мне сказать, что меня просят к телефону. Я спустился, взял аппарат со стойки и, натянув шнур, пристроился в углу. Сидя на корточках у стены, я долго тихо беседовал с Эдмондссон.

28) В последующие дни мы разговаривали еще много раз. И каждый раз умилялись, услышав друг друга. Голоса у нас перехватывало от волнения (я, по крайней мере, очень смущался). Но каждый стоял на своем: Эдмондссон просила меня вернуться в Париж, я же предлагал ей, наоборот, приехать ко мне.

29) Мои дни теперь проходили в ожидании звонков Эдмондссон. Она звонила мне из галереи каждый раз, когда директор куда-нибудь отлучался (и, поскольку она не платила за разговор, нам нужно было оставаться на линии как можно дольше, чтобы побольше сэкономить). Когда разговор оказывался слишком долгим, я уставал сидеть перед телефоном скрючившись и садился на коврик у двери. Эдмондссон говорила со мной, и мне было хорошо; я слушал ее, курил, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене. Каждый раз, когда я поднимал глаза, портье, смущенный моим взглядом, принимался суетиться у себя за стойкой. Он открывал папки, перечитывал карточки. Когда я подходил отдать ему телефон, он быстро улыбался мне и напускал на себя такой вид, будто стесняется своей работы.

30) Как-то раз я сидел с телефоном в холле на полу, зажав трубку между плечом и подбородком, и пытался вытащить сигарету из портсигара, как вдруг увидел, что в гостиницу входит та французская пара. Они остановились перед стойкой, взяли ключи и неторопливо беседуя, прошли мимо меня, направляясь в свою комнату (по-моему, они приехали в Венецию, чтобы заняться любовью «как в пятьдесят девятом»).

31) После каждой еды я обходил бар и собирал журналы, разложенные на столах. Я поднимался к себе в комнату и листал их, лежа на кровати.

32) Я ничего не делал. Все время ждал звонков Эдмондссон. Я больше не выходил из гостиницы, боясь, что звонок меня не застанет. Я перестал спать днем, не задерживался в ванной. Часто я садился на стул в холле напротив портье и ждал (мне хотелось быть поближе к Эдмондссон).

33) Эдмондссон звонила все чаще. Иногда мы оба подолгу молчали в трубку. Мне нравились такие минуты. Прижав трубку к уху, я старался услышать ее дыхание. И когда она снова начинала говорить, ее голос был мне особенно дорог.

34) По телефону Эдмондссон была со мной по-прежнему ласкова, утешала, если я просил. Но она не понимала, почему я не возвращаюсь в Париж. Когда она задавала мне этот вопрос, я ограничивался тем, что повторял за ней: почему бы мне не вернуться в Париж? Нет, правда, говорила она, почему? Есть какая-то причина? Могу я назвать хоть какую-то причину? Нет.

35) В конце концов, Эдмондссон за мной приехала.

36) Я встречал ее на вокзале. Я пришел заранее, поэтому, проверив время прибытия ее поезда на табло, я вышел из здания вокзала и сел на ступеньки. Было холодно. Снаружи нас было всего четверо, все тепло одетые. Рядом со мной пожилая дама, по-видимому, англичанка, аккуратно убирала свитер в рюкзак. Какой-то военный курил, положив ноги на чемодан. Я то и дело смотрел на часы. Почти дождавшись девятнадцати часов семнадцати минут, я встал и пошел на платформу.