Виктор Голявкин - Избранные

— Думаю, на вашу долю тут всего хватит, в том числе и развалюх.

— Разберусь, что к чему. А не пошли бы вы со мной? Пока вам все равно нельзя работать.

— С вами? — удивился Михаил Михайлович. — Нет, нет, я обратно. Потом уж самолетом в Горький полечу. А вы, значит, дальше поедете?

— Дальше. Вглубь. Пешком пойду… До свидания.

Мы разошлись в разные стороны.

Выделили нам участок за городом, жили мы там все лето, посадили картошку, всей семьей трудились по выходным — порядочно картошки посадили. Хорошо. А что, плохо, что ли?

Осенью ее выкопали — несколько мешков. На грузовике отвезли всю картошку в город, из балкона я сделал ящик, картошку туда высыпал — до морозов могла там находиться, это ясно. Но разве мы сможем картошку съесть до морозов? Огромное количество, куда нам столько?

Две сетки картошки я повез своему старому приятелю, он жил в другом конце города, я взял такси, но его дома не оказалось.

Я взял такси, поехал обратно, но вдруг вспомнил другого своего приятеля Василевича.

Василевич принял меня радостно, но косился на мою картошку, он не мог понять, почему я с картошкой. Мне сразу тоже неудобно было всовывать ему картошку, раздеться было нужно, шляпу снять… Я сетки на пол поставил, они на пол свалились, и картошка покатилась по всей комнате, и Василевич спросил:

— Откуда у тебя картошка?

— Да посадил, понимаешь, у себя на даче… — объяснил я, ползая но полу, собирая картошку.

— И много посадил?

— Порядочно, понимаешь, посадил…

— И выросла?

— Вот видишь, выросла…

Я ее всю с пола собрал, протягиваю сетку супруге Василевич, торжественно говорю:

— Вот, от меня, от моего имени, от имени моей супруги, мы счастливы, короче говоря, передать вам картошку, выращенную на нашей собственной земле!..

— Да брось ты, — сказал Василевич, — на кой она мне, вон есть у нас картошка.

— Брось ты, — сказал я, — у тебя не такая картошка…

— Картошка у нас сейчас правда есть, — сказала супруга Василевич, — но если она у вас гниет…

— Почему гниет, — сказал я, — ничего не гниет…

— Привез бы пол-литра, — сказал Василевич, — а картошки мы тебе нажарим.

— Зачем пол-литра, — говорю, — весь мир теперь пить бросает, я читал, в Швеции давно не пьют…

— «Картофка, картофка, родная винтовка…» — сказал он, — хитрый ты! Да отпусти ты свою картошку! Как не знаю за что держишься! Как за парашют держишься! Да сходи за поллитрой, помешанный ты, что ли, на своей картошке?

— За поллитрой я не пойду, — сказал я.

— Это почему же? — удивился Василевич.

— А потому что я не для этого к тебе пришел.

— А зачем пришел?

— Я принес тебе картошку…

— «Я принес тебе цветы!..» — запел Василевич.

— Ты возьмешь картошку?

— Возьму, — сказал Василевич, — если ты за поллитрой сходишь.

— А если не схожу?

— Тогда не возьму.

Нет, я не взял пол-литра, это было бы неправильно. Я взял такси и поехал к своему старому приятелю, его дома не оказалось. Я взял такси и поехал домой. Дома в расстроенных чувствах высыпал картошку обратно на балкон. Посидел с часок дома. Потом насыпал картошку в сетку, взял такси и поехал к своему старому приятелю, должен же он, наконец, дома появиться!

Его дома не оказалось. Я взял такси и поехал домой.

— Поджарь мне картошки, — сказал я жене.

— Ты ее только что ел, — сказала она.

— Хочу еще, — сказал я.

Совсем неплохо, я считаю, нельзя обижать картошку. Вкусно, съедобно, хорошо, все правильно. А что, неправильно, что ли? Картошка есть, пожалуйста, сколько угодно. Но до морозов нам ее все же не съесть. А морозы надвигаются.

Людям приятное сделать хотел, поделиться картошкой а они не понимают, что ли?..

Начиналось красиво.

В это утро я повесил пальто в гардеробе, чтобы не утруждать гардеробщицу. Поднялся по лестнице, чтобы не утруждать лифтершу. Поздравил всех женщин отдела с Женским днем, а уходящая на пенсию Шарова кокетливо спросила:

— А персонально?

— Деньги собраны, — сказал чертежник Муров, — и подарки будут вручены всем персонально, что еще надо?

— Сейчас же извинитесь! — сказал я Мурову.

— За что?! — удивился Муров.

— Некрасиво!

— Что некрасиво? Да я для них деньги неделю собирал, никто давать не хотел!

— Прекратите, Муров! В такой день женщины не должны знать о таких вещах!

— О каких вещах?! — изумился Муров.

— О деньгах!

— Вот те на! Я же с них собирал!

— Да вы что?!

— Собственную инициативу проявил, — похвастался Муров.

— Ах. Муров, Муров, нет у вас такта! Вгонять женщин в краску в такой день…

— Да кто их в краску-то вгонял? Больше я общественной работой заниматься не буду! — Он, как шашкой, резанул рукой воздух.

— И не доверим, Муров, не доверим, — сказал я.

— Испугали!

— Я с вами потом поговорю, — сказал я, садясь за свой стол.

— А чего мне с вами разговаривать! Из-за вас я испортил чертеж!

— Успокойтесь, — вмешались женщины, — не надо. В такой день…

Тогда я сказал:

— Всех женщин, сейчас здесь сидящих, стоящих и идущих… — тут я перевел дух, — наравне с мужчинами, угощаю мороженым и шампанским за свой счет!

— Вы сказали: «наравне с мужчинами», — кокетливо вставила Шаровая, — а мужчин у нас двое…

— Я имел в виду женщин, которые шагают наравне с мужчинами, так сказать, в общем ряду, в одном строю, а не в данном случае…

— Надо выражаться поточнее, — огрызнулся Муров.

Шарова кокетливо сказала:

— Шагать в одном строю с некоторыми мужчинами просто позорно…

— Кого вы имеете в виду? — спросил Муров.

— Да так… — кокетливо сказала Шарова, — завели такую кутерьму.

В кафе развеселились.

Я возмущался Муровым.

— Ах, этот Муров! — вздыхали женщины, поднимая бокалы.

Запели.

Вышли на снежок.

С трудом проводили Шарову. Она вырывалась и опасно скользила.

Коринну провожали вчетвером. Марину втроем, Валентину вдвоем. Стеллу вел один. Я был ко всем внимателен.

Стелла смеялась и закидывала меня снежками.

— Разбегайтесь! — звонко кричала она. — Опля! Расшевелитесь!

— Фу… ну зачем?.. — отмахивался я.

— А вы не стойте! Ловите! Эх вы! Нате вам! P-раз! Оп! Еще!

Она подбежала совсем близко и от нового снежка я зашатался. Крепко бьет, удивился я. Пусть. Женский день.

— Нате-ка вам еще!

— Довольно… — просил я, выплевывая снег. — За что?..

— Ха-ха! Хо-хо-хо! — хохотала она, убегая.

Было поздно. За полночь. Потухли огни. Наступило девятое марта.

Я вдруг заплакал: вспомнил о своей жене.

Мы с ним сидели в баре в иностранном аэропорту. Наш рейс откладывали. То и дело мы слышали информацию на трех языках. Бармен сказал, что разбился самолет при посадке, выясняли причину, рейсы один за другим отменяли.