Виктор Голявкин - Избранные

Его жена, слезливая истеричка, повела себя вовсе не так, как его первая, достойная жена. Почувствовала, что ею муж пренебрегает, в то время как она им не намерена пренебрегать, стала так наступать, что он ушел из дома, жить в таких условиях ему, к тому времени тоже порядком нервному человеку, стало невыносимо.

Заикнулся было о разводе, а она как заорет:

— Никакого развода не дам и жизни не дам, не успокоюсь, пока в гробу тебя не увижу! — Вот так дело не на жизнь, а на смерть пошло.

И вот теперь ежедневно ходит к нему на работу с твердым намерением морду ему набить. Всю администрацию держит в крайне напряженном состоянии звонками и кляузными письмами во все инстанции. В административных органах не то что всему верят, но не без этого: раз родная жена заявляет, что же могут чужие сказать!

Она надевает темные очки, чтобы лицо меньше узнавалось, чужую одежду и подстерегает, куда он с работы пойдет.

Только он на ночлег у приятеля обоснуется, она вламывается туда и устраивает скандалище.

Он каждый раз место пытается менять, но редко улизнуть удается, везде настигает.

Общественность усмехается: мол, обычное семейное скандальное дело, пусть сами разбираются.

Но одна сердобольная сослуживица знала его давным-давно как хорошего работника и, видя, что он стал не в себе, посочувствовала. Зато другая живо обрезала ее:

— Нечего, — говорит, — сочувствовать таким, которые семьи бросают. До того добросались, что чуть не каждая семья брошенная. Так ему и надо! За дело! Над ним же все смеются, что вы, не видите!..

— Смеются-то смеются, да уж ему не до смеху, человек не железный, и в самом деле может умереть. Мужчин и так хронически не хватает, все время они куда-то деваются, чего ж вы тут выгадаете?..

— Пускай! Так ему и надо!

— Ну, попал ты, брат, в ситуацию! Слушай-ка, раз все смеются, и ты близко к сердцу не принимай. Относись с юмором, не умирать же, — сказала сердобольная.

— С юмором можно, но только до вечера, а там опять начнется, — говорит инженер.

Но женщина не отступалась:

— Она тебя запугала, почувствовала, что ты отпор не даешь, и давай дальше в угол загонять. Ты не бойся! Тебе служебную комнату от работы дадут, там и живи. На первом этаже, правда, зато на работу близко ходить.

— Да жить-то нельзя, — говорит хмурый инженер. — Она служебную комнату всю вдребезги разнесет.

— Но ведь если с юмором, то, значит, надо обороняться, — говорит доброжелательница.

— Драться с ней, что ли?

— Нет, конечно, не драться. Драться с женщиной неприлично. Ты окно непробиваемым щитом закрой, чтобы в тридцатиградусный мороз она стекла тебе не разбила. Дверь железом обей и запри на хороший замок, чтоб не вломилась. И сиди себе спокойно, как в бетонированной крепости. Поколотится, поколотится, быстро кулаки обломает.

— Она щит на окне подожжет, ей нипочем.

— Ты и щит обей железом, чтобы огнем не взяло. А она пусть вокруг бегает по морозу. Набегается. Надоест бегать. Спать захочет — домой уйдет. Со временем угомонится. Со временем вообще все меняется. С чувством юмора знаешь что значит: необязательно заковыристые приемы изобретать. Захочешь жить — самые первобытные меры помогут…

Лично я на стороне этого хорошего, уже давно не молодого парня, никому не сделавшего зла.

А он представляет себя сидящим в хмурой заколоченной комнате, будто в сурдокамере, куда загнала его женская логика. Едва пробивается к нему лучик света из-под увесистого щита и тут же улетучивается. Уж лучше бы ему самому оттуда улетучиться или испариться. Махнуть бы сейчас на дельтаплане куда подальше.

Чувствуете, мужская логика прорезается, и если это не так, то вы меня поправьте.

Я не из тех, кто называет житейские дела делишками, а каждодневные мысли мыслишками. Любая мысль не зря играет, раз на это уходит жизнь человеческая. Я верю, что мой добрый герой удачно вышел из своего критического положения. Потому что не только хорошее положение может превратиться в дурное, но бывает и наоборот.

И если помечтать о его новом положении, то мне сразу представляется хорошенькая машинистка, благо племя молоденьких машинисток у нас, кажется, не переводится. Все-таки они соблазнительны! Если бы они не были так соблазнительны! Она склоняет голову на плечо красивого инженера. А потом все повторяется. Но повторяется-то повторяется, в нашей жизни все в общем-то повторяется в общих чертах, но не в точности так, как было, всякий раз по-разному варьируется. И если до сих пор все происходило тяжеловато, то теперь может быть все наоборот.

Да и он за это время уж, наверное, приобрел вполне профессиональный жизненный опыт. Многое предчувствует. И многого попросту может заранее не допустить.

Может быть, я ошибаюсь, и если не так, то вы меня поправьте.

Я думал, я один такой. Этим от других отличаюсь. На том и стоял упорно. У меня все в порядке, и всегда и есть что обменять: работу и жилплощадь. За отдельную квартиру я не цепляюсь. Вот почему.

Сидел я выпивал у себя в комнате за столом. А стол был шаткий, и я на него облокотился. И он рухнул. А на столе стояли разные стеклянные банки и бутылки. И я рухнул лицом в посуду, которая разбилась на полу. А банки и бутылки, которые на столе стояли, рухнули мне на голову. Все рухнуло, короче говоря.

Я сразу встать не смог. Пополз по осколкам. Как только глаза у меня целы остались! Хватался за подоконник и соскальзывал. Но все же ухватился, с трудом поднялся, встал.

И пошел спать.

Лицо у меня было как у негра, мне потом сказали. Кровь я не смывал, она на лице засохла, запеклась до черноты. Когда соседи вошли в мою экзотическую чайхану, они отворачивались и закрывались руками, до того перепугались.

— Вставай, — говорят, — нужно встать и помыться, в конце концов.

Ну я встал, пошел мыться. Они мне помогли лицо помыть и голову мне поддерживали.

На полу что было, будто здесь теленка зарезали! Они стекла с пола смели и все убрали. И тогда я снова лег и лежал два дня. Они приходили и промывали мои шрамы водкой. Не то чтоб я встать не мог. Я мог прекрасно встать, ноги-то у меня были в порядке. В это время я как раз работу менял, и мне пока некуда было спешить. Я просто лежал и с благодарностью вспоминал своих родителей и добрых соседей. Я думал, что никакой отдельной квартиры мне не надо в такой обстановке. И другим того желаю…

Но падение на стекла меня угнетало. Рассеяться хотелось. Я встал и пошел на вокзал. У меня поднимается душевное настроение при виде громадного количества народа.

Ходил я там, ходил, потом сел на поезд. Билета у меня, конечно, не было, и я пристроился в тамбуре с незнакомыми людьми. Один спрашивает:

— Курить есть?