Эрих Хакль - Две повести о любви

Все ждали приговора. Мыслями мы были в бараке 11, где находился карцер.

Собственно, его имя было Якоб Козельчук, но все называли его Якоб из преисподней. Он был тюремщиком, в его обязанности входило доводить заключенных до кондиции перед допросом или раздевать перед расстрелом. В лагере поговаривали, что он был тренером чемпиона мира по боксу Макса Шмелинга. Шмелинг это позже опроверг. Но он вполне мог бы им быть. Громила с огромными лапищами и медвежьей силой, говоривший на странной смеси польского, немецкого, идиш, русского и английского. Несмотря на его чудовищные функции, мы к нему неплохо относились. После войны он эмигрировал в Израиль и зарабатывал на жизнь, выступая как атлет-силач. Суд над ним, ввиду снимающих обвинения показаний, был прекращен. Он умел производить телесные наказания устрашающе и одновременно щадяще. Кто-то утверждал, что Якоб в основном помогал собратьям по вере, то есть евреям. По отношению ко всем остальным он был менее великодушен. Но это неправда. Мне он, к примеру, дважды спасал жизнь. Первый раз, когда он, обыскивая меня по приказу сотрудника политотдела, намеренно не заметил в моем нагрудном кармане записку с номерами еврейских заключенных. Если бы он показал ее эсэсовцу, мы бы все пропали. Второй раз, когда при селекции карцера он поставил меня в темный угол, и Грабнер не заметил меня. Из-за своих мягкосердечных фортелей Якоб сам не раз сидел в карцере. То его застукивали, когда он раздавал сигареты, лекарства и одеяла, то он предупреждал нас о доносчиках, то приносил еду заключенным в стоячий карцер, то передавал сообщения от товарищей. Не раз ему приходилось замещать палача. Во время одного повешения оборвалась веревка, и Якоб решил, что эсэсовцы, по якобы принятому в Средневековье обычаю, подарят жизнь спасенному. Но жертву повесили вторично. В тот раз Якоб очень долго сидел в карцере, его самого едва не повесили. Но он представлял слишком большую ценность для эсэсовцев. Имея доступ ко всем складам, он снабжал их всем необходимым.

Якоб. Якоб Козельчук. И Руди Фримель. Бургер, Весели. Оба поляка. Легко могу себе представить, что он нарушил приказ и сразу же дал им возможность переговорить друг с другом. Так они могли согласовать свои показания. Доподлинно известно, что все пятеро посылали через Якоба весточки из карцера, и не только членам боевой группы. Думаю, что все тот же Хёльблингер доставлял их почту в Вену. От Весели пришло по крайней мере одно письмо его матери и одно его подруге в Биркенау. В последнем он благодарит ее за теплые носки и свитер, которые ей удалось тайком переслать ему в карцер. Без Якоба это было бы невозможно.

Наши взгляды украдкой, в сторону карцера, в сторону лагерного плаца. Там возводится виселица, потом демонтируется и убирается, когда из Берлина приходит указание приостановить вынесение приговора и продолжить расследование. Там же ее ставят во второй раз и снова убирают. Мощные удары молотков, беззвучные в моих ушах. Эта тишина вокруг, это молчание, это вслушивание и ожидание чего-то, что не приходит, эта тишина, разрывающая тишину.

28.X.44.— Дорогая Марга, мои опасения подтвердились: я в карцере. Не знаю, получишь ли ты когда-нибудь это письмо, тем не менее пишу тебе, для меня это сейчас огромное облегчение. Надеюсь, все закончится хорошо! Вчера несколько товарищей хотели бежать. Их схватили из-за предательства одного солдата. Сразу же после этого забрали Людвига и меня. Первый, самый страшный допрос уже позади. Если так будет продолжаться, мне придется покончить с собой. Пока у нас двое погибших.

1. XI. — Сегодня допрос продолжился, на этот раз было не так ужасно. Людвиг вне опасности. Они его не очень били. Мое впечатление: все выглядит немного лучше, но пока неясно, выживу ли я. У нас уже трое умерших. Сегодня во второй половине дня они заперли нас в камере, пока нас еще пятеро — все, кто остался.

5.XI. — Мы узнали, что расследование закончено, и теперь они отправят дело в Берлин. На допросах мы произвели хорошее впечатление, им импонирует наша твердая позиция. Никто из нас не сказал ни одного дурного слова про других, каждый берет вину на себя. Тем не менее мне не по себе от этой ситуации. Все это мне хорошо знакомо. Нам следует быть готовыми к исключительно суровому наказанию. Расстрел или повешение. Когда будут новости, напишу еще.

12.XI. — Мы все еще живы. Они говорят, дело закончится хорошо. Комендант лагеря будет ходатайствовать за нас. Это утешительно, потому что наша судьба зависит теперь от Берлина. Все остальные ждут смертного приговора. Нас двое поляков и трое венцев. Людвиг отделается легко и пошлет тебе это письмо. Он не слишком отягощен виной, а вот Эрнст и я известны как «неисправимые красные», другие и вовсе поляки.

20.XI. — Моя бедная маленькая женушка, пришло время для серьезного разговора. Сегодня нам сообщили, что дело вернулось из Берлина. Короче, нам сказали: «Вы должны рассчитывать на худшее». Это значит, что нас казнят.

В последние дни я много думал о своей жизни. Когда тебя ожидает скорый конец, поневоле хочется заглянуть в глубины собственной души. Не впадая в ложную сентиментальность, я вижу свои ошибки и слабости моего характера. Я очень рано — в шестнадцать лет — познал женщину. Когда для других начиналась пора любви, я уже почти все знал о ее прекрасных и отвратительных сторонах. Я брал женщин, которые попадались мне, и не слишком высоко ценил их. У меня не было трагедий, ноя не испытал и того, что называют настоящей любовью. Так было многие годы. Лишь попав в тюрьму, я решил отказаться от мимолетных отношений и целиком посвятить себя своей работе и политической борьбе. И мне не составило особого труда претворить это решение в жизнь.

Пока не появилась ты. В тебе я увидел женщину, которой мне захотелось отдать свое сердце, я впервые почувствовал, что такое любовь, а не просто половое влечение. Но нам так и не удалось пожить нормальной жизнью. К небезызвестным обстоятельствам добавились плохие черты моего характера, прожитый мной до тебя кусок моей жизни. Мы так и не смогли понять друг друга до конца. Твоя чрезмерная ранимость, твое душевное и физическое истощение в борьбе за наше выживание только усугубили внутреннюю отчужденность. А наша вынужденная разлука грозила навсегда разобщить нас.

Между темя осознал, как много ты для меня значишь. По-моему, и ты тоньше прочувствовала меня. Отринув свой опыт с другими мужчинами, ты прошла тот же путь, что и я: к нашей совместной жизни. Этот опыт больно задел меня, но благодаря ему я тоже обрел семью: мою жену и моего ребенка. Пусть я еще и не добился твоей любви, я был безмерно счастлив. Теперь я уже мог строить конкретные планы относительно нашего ребенка и его будущего, мог рассматривать тебя как свою настоящую жену. Ты пришла к тому же результату, об этом говорит твое письмо, которое я получил за день до своего ареста. С тревогой и страхом следил я за сообщениями о воздушных налетах на Вену. Но во мне все еще жила надежда когда-нибудь увидеть тебя и нашего маленького сына.