Хулио Кортасар - Выигрыши

— Да, но сеньор Лопес и Пресутти так рассердились…

— Тут они свою роль сыграют до конца, — сказал Лусио, — но вот увидишь, в Буэнос-Айресе о них никто и не услышит. Что ты на меня так смотришь?

— Я?

— Да, ты.

— Что ты, Лусио, я просто так на тебя посмотрела.

— Нет, ты смотрела так, будто я соврал или еще что.

— Да нет же, Лусио.

— Но ты как-то странно на меня посмотрела. Неужели ты не понимаешь, что я прав?

— Конечно, понимаю, — ответила Нора, избегая его взгляда. Разумеется, Лусио был прав. Иначе бы он так сильно не рассердился. Ведь Лусио всегда был такой веселый; и она постарается, чтобы он забыл об этих днях и снова стал, как прежде, веселым. Неужели и в Буэнос-Айресе он останется таким же мрачным и решится на что-нибудь, она не знала, на что именно, ну, например, разлюбит ее, бросит, хотя это немыслимо — бросить ее теперь, когда она дала ему самое большое доказательство своей любви, согрешила ради него. Не верилось, что через три часа они окажутся в самом центре города, и сейчас она должна была узнать, что он думает делать дальше; если она вернется домой, сестра все поймет, а вот мама… Она представила, как входит в столовую, как мама смотрит на нее и становится все бледнее и бледнее. «Где ты пропадала три дня? Гулящая! — крикнет мама. — Это так тебя воспитали монахини? Гулящая, проститутка, шлюха!» Сестра попытается защитить ее, по как объяснить матери, где она была эти три дня. Нет, домой возвращаться невозможно, она позвонит сестре, чтобы та встретила ее и Лусио… А если Лусио?… Ведь он так рассвирепел… Если он не захочет жениться сейчас же, если начнет оттягивать свадьбу и опять закрутит с девицами из своей конторы, особенно с этой Бетти, если снова начнет гулять со своими дружками…

Лусио смотрел на океан поверх Нориного плеча. Он словно ждал, чтобы она заговорила первой. Нора повернулась к нему, поцеловала в щеку, в нос, в губы. Лусио не ответил на ее поцелуи, по она заметила, что он улыбнулся, когда она снова поцеловала его в щеку.

— Красавец мой, — сказала Нора так нежно, как только могла. — Как я тебя люблю. Я так счастлива с тобой, чувствую себя такой уверенной, спокойной под твоей защитой.

Целуя его, она старалась рассмотреть выражение его лица и наконец увидела, что Лусио улыбается. Она собрала все свои силы, чтобы начать разговор о Буэнос-Айресе.

— Нет, нет, довольно конфет. Вчера вечером ты чуть не умер, а теперь хочешь, чтобы у тебя расстроился желудок.

— Да я только две штучки съел, — ответил Хорхе и, сделав обиженное лицо, позволил укутать себя в дорожный плед. — Че, как плавно летит самолет. Персио, как, по-твоему, могли бы мы на нем долететь до нашей планеты?

— Нет, — ответил Персио. — В стратосфере мы превратились бы в пыль.

Закрыв глаза, Клаудиа кладет голову на неудобную спинку кресла. Ее злит то, что она рассердилась на Хорхе. «Вчера вечером ты чуть не умер…» Такое нельзя говорить ребенку, но в глубине души она сознает, что эта фраза относилась не к нему, что она слишком преувеличивает вину Хорхе. Бедняжка, глупо с ее стороны взваливать на него то, о чем он и понятия не имеет. Она снова укутала его, пощупала лоб и стала искать сигареты. В креслах по ту сторону прохода Лопес и Паула, играя, переплетали пальцы, мерились силой. Прислонившись к окошку, окутанный клубами табачного дыма, дремал Рауль. Образы сновидения уже замелькали перед ним, но вдруг он проснулся и в двадцати сантиметрах от себя увидел затылок доктора Рестелли и мощный загривок сеньора Трехо. Рауль мог бы почти дословно воспроизвести их разговор, хотя шум в самолете не позволял расслышать ни единого слова. Они, наверное, обмениваются визитными карточками и договариваются о встрече, чтобы убедиться, что все идет нормально и никто из бунтовщиков (к счастью, усмиренных инспектором и собственной глупостью) не осмеливается выступить в левой прессе, готовой облить их всех грязью. Судя по возбужденным жестам доктора Рестелли, он, по-видимому, настаивал на том, что слова нарушителей порядка ничем не подтвердились. «Во всяком случае, хороший адвокат доказал бы это полностью, — подумал Рауль, посмеиваясь. — Кто признает, кто поверит, что на таком судне у команды было огнестрельное оружие и что липиды не прикончили нас, едва мы открыли по ним стрельбу на корме. Где доказательства наших слов? Медрано, конечно. Но нам подсунут ловко сфабрикованный некролог в три строчки».

— Че Карлос…

— Минуточку, — ответил Лопес. — Смотри, как она выворачивает мне руку.

— Ущипни ее, это самое лучшее средство, сразу отпустит. Знаешь, я тут думал, а может, старички и правы. У тебя с собой револьвер?

— Нет, должно быть, on у Атилио, — ответил Лопес удивленно.

— Сомневаюсь. Когда я укладывал чемоданы, кольт со всеми патронами куда-то исчез. Так как он был чужой, я не особенно встревожился. Давай спросим у Атилио, по я уверен, что у него тоже свистнули пушку. Да, вот что еще мне пришло в голову: ты с Медрано ходил в парикмахерскую. Верно?

— В парикмахерскую? Погоди, да ведь это было вчера. Неужели это действительно было вчера? У меня ощущение, будто это было так давно. Да, конечно, мы ходили вместе.

— Я все ломаю себе голову, — сказал Рауль, — почему вы не расспросили парикмахера насчет кормы? Уверен, что вы даже не подумали это сделать.

— А ведь верно, — сказал Лопес, обескураженный. — Мы так мило болтали. Медрано был такой остроумный, такой… И представь себе, эти подлые циники утверждают, будто все случилось иначе…

— Но вернемся к нашему парикмахеру, — сказал Рауль. — Тебя не удивляет, что пока мы искали проход на корму…

Почти их не слушая, Паула смотрела то на одного, то на другого и с удивлением спрашивала себя, как долго они будут обсуждать эту тему. Мужчины любят совершать открытия в прошлом; а ее интересует будущее, если вообще что-то интересует. Каким будет Ямайка Джон в Буэнос-Айресе? Не таким, конечно, как на пароходе, и не таким, как сейчас; в городе все они переменятся, к ним вернется то, что они оставили вместе с галстуком или записной книжкой, когда садились на пароход. В конце концов, Лопес всего-навсего преподаватель, простой учитель, который обязан вставать в половине восьмого, чтобы в девять сорок пять или в одиннадцать пятнадцать объяснять причастия и глаголы. «Какой кошмар! — подумала она. — Но еще хуже будет, когда он увидит в городе меня: хуже не придумаешь». Ну и что? Сейчас им так хорошо сидеть, сплетя руки, глупо смотреть в глаза друг другу, показывать друг дружке язык или спрашивать у Рауля, не кажется ли ему, что они идеальная пара.

Атилио первым увидел трубы, башни, небоскребы и, сияя радостью, обежал весь самолет. На протяжении всего полета он страшно скучал, сидя между Нелли и доньей Роситой, к тому же пришлось ухаживать за Неллиной матерью, на которую качка подействовала странным образом: она горько плакала и предавалась сбивчивым семейным воспоминаниям.