Вивиан Шока - Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья

Один за другим, Жанна, Виктор, Габриэль и прочие забрасывают вопросами бледную молодую женщину, буквально припирая ее к стене.

«Знаю ли я это стихотворение наизусть? Да, Жанна, думаю, что знаю. Мой отец? Нет, Виктор, впоследствии я не узнала о нем ничего нового. Она не говорила о нем плохо, мама о нем вообще ничего не говорила. Она умерла тихо, на шестьдесят первом году. Мне было двадцать два, это случилось пять лет назад. Остановка сердца. На ее лице застыла печальная улыбка и выражение бесконечной немоты в отношении мужчины, семя которого дало мне жизнь. Вы хмурите брови, Жанна. Я не хотела вас шокировать. Мне так и не удалось сорвать печать молчания с губ моей матери, с ее безвременно увядшего лица… В шестьдесят лет она выглядела на все восемьдесят, полная противоположность вам! Вот уже несколько месяцев я наблюдаю за вами, вглядываюсь в ваши глаза, прислушиваюсь к хрусту ваших суставов, оцениваю вашу одышку, и это правда, что иногда по утрам она бывает довольно сильной. Но какими бы вы все ни были, у вас больше не перехватывает горло. Слова могут выходить, они готовы фонтанировать, порой неловкие, потому что еще немного неумелые. Но путь свободен, и ваши тела требуют все новых историй. А вот у нее… у нее закончились все слова после его ухода, которого я даже не помню. Она заперла на замок все, вплоть до моей памяти, и я читаю вам это стихотворение, но больше не вижу в нем жизни!»

Бланш поднимает руки, мокрое платье, смятое на груди, прилипает к телу. Она встает, разворачивается к ним, похожая на куклу с соломенными волосами, громко произносит:

и бла-бла-бла, бла-бла-бла!

«Кто-нибудь однажды мне скажет? Кто-нибудь мне скажет, почему он ушел или к кому? Он взял свою шляпу, надел пальто, и у меня нет ничего другого на сегодняшний день, кроме этого жалкого синего чемодана, этого багажа, застрявшего на вечном хранении, этой синей коробки, запертой на замок, забытой в аэропорту. Да еще эта дрянь Сюзетт тоже закрылась на ключ! Как бронированная дверь! Я в ярости! Она больше не хочет дарить мне слова. Ни единого! Ноль! Пустота! Небытие! Мерзавка. Дрянь. Гадина!

Да, я сказала „гадина“, вы шокированы?

Как вы на меня смотрите.

Вы меня пугаете».

Сцепив между собой крючковатые пальцы, они образовали вокруг стола цепочку, которая кажется еще более враждебной, чем гробовое молчание, установившееся в комнате.

– Кто-кто здесь главный?

Габриэль скорее рявкает, чем говорит. Его синеватые опухшие губы сердито скривились. На крыльях носа выступили капельки пота. Рене тут же шлепает его по руке, обтянутой черной кожаной перчаткой, и сухо восклицает: «Что это еще за кто-кто ?» И оружие, которое он держит, падает на пол. Бланш переключается на пониженную передачу, чтобы затормозить. Ствол пистолета тут же снова упирается в ее правый висок.

– Не останавливайся! Это тебе не игрушка, это боевое оружие моего дяди, он с ним войну прошел, можешь мне поверить!

Габриэль выпучил глаза. Из-под махровой повязки на вспотевшем лбу торчит прядь волос, как у теннисистов.

– Габи! Перестань корчить из себя партизана! Покажи мне лучше карту, мы приближаемся к перекрестку, – предупреждает Рене.

– Нужно ехать прямо, мадам! Пря-мо!

Бланш узнает голос Сюзетт и одновременно чувствует, что нечто холодное и твердое упирается ей в правую щеку, не давая повернуть голову. На уровне ее челюсти этот предмет заканчивается острым металлическим крюком. Сюзетт сидит прямо за ее спиной. На долю секунды, несмотря на этот отвратительный крюк, Бланш испытывает облегчение, почти счастье от того, что Сюзетт здесь. Но это чувство быстро исчезает из-за холодного крюка, пистолета и затхлого запаха воска, пропитавшего всю кабину.

– Можно открыть окно? – спрашивает Бланш.

– Не-е-ет!

Трое заорали одновременно, но Бланш понимает, что следует считаться и с пятью остальными, сидящими в задней части машины. Она их слышит. Чувствует. Аромат лилий, фиалок и пачули смешивается с запахом моторного масла. К горлу подступает тошнота. Возможно, это действие лекарства, которое они наверняка подсыпали ей, раз она не помнит, как оказалась пленницей на этом сиденье за рулем грузовика, обмотанная веревками от груди до талии, не считая бечевки, до боли впивающейся в ее правую руку, привязанную к рычагу переключения скоростей.

– Чем вы меня опоили?

Бланш пытается сохранять спокойствие. Ей уже понятно, что, как только она повышает тон, Габриэль тут же слетает с катушек. И сейчас не самый лучший момент проверять, действительно ли его пистолет стреляет.

– Мы стащили психотропное средство у пройдохи Переса. Дан, медбрат, вколол тебе его в вену, пока ты спала, – отвечает Рене, как заправский сыщик из телесериала. – Это нам стоило настольного набора Саши, плюс мои часы с бриллиантами. Так же, как и мы, ты не заметила, что хрусталь Саши – это «Лалик» [20]. Похоже, стоит немалых денег. Но и препарат Переса не подвел. Ты совсем не сопротивлялась, двигалась на автопилоте. Правда, казалась немного вялой, но это не мешало тебе вести машину, причем совсем неплохо. Мы с Габи давали тебе указания, ты их выполняла. До этой встряски, которая только что привела тебя в чувство, когда Габи принялся кричать. Словно твой мозг внезапно проснулся. Разумеется, ты не поняла, что делаешь здесь, привязанная к этому сиденью.

По-прежнему четкий, уверенный тон.

– Хватит объяснений! – шипит Габи. – Куда дальше ехать?

В соломенной шляпе, прищурив глаза от солнца, бьющего в лобовое стекло, Рене снова сосредоточенно водит по карте своими длинными крючковатыми пальцами.

Интересно, где он ? И почему они едут на его грузовике? Бланш одета в светлое платье без рукавов и тонкий шерстяной жилет, на ногах у нее туфли без задников: она не помнит, чтобы их обувала.

– Как вы думаете, где мы сейчас? Мы уже проехали мельницу? Мы едем уже два часа…

Голос Виктора доносится из задней части машины. Как они там разместились? Бланш мысленно представляет себе грузовик-кухню: втиснувшись между четырьмя грилями и маленьким холодильником, сидеть, наверное, не очень удобно. Она полагает, что они взяли с собой инвалидную коляску Од. Как они закрепили ее на полу? Бланш размышляет над этим вопросом в тот момент, когда впереди показывается поворот, который она проходит, не сбавляя скорости. Сзади раздаются громкие крики. Дорога узкая и извилистая. Веревки впиваются ей в живот.

– Прости, деточка, это в целях безопасности, – произносит Рене, показав взглядом на веревки.