Андрей Иванов - Копенгага

Между тем мистер Винтерскоу продолжал говорить, и говорил он о том, что должно быть сделано в замке к началу семинара. Семинар был намечен на вторую неделю августа. Рассказал о семинаре, долго говорил о своих проектах, сказал, что в мире есть три сотни религий, целых три сотни религий.

— Подумать только, — восклицал старик, выкатывая на меня глаза, — человеку понадобилось три сотни религий, чтобы найти связь с Богом! Три сотни! Но если понадобится придумать триста первую, — вставил он, — мы сделаем это. Хотя это не является нашей целью.

Я спросил его о цели, и он загнул нечто такое извилистое, что вошло в одно ухо и с невероятной легкостью выскользнуло через другое, оставив только эхо в голове.

— Название семинара еще обсуждается, — серьезно говорил старик. — Еще не решено окончательно, под каким названием пройдет семинар. Хотя давно известно, чему будет посвящен семинар. Все в рамках Запад-Восток!

Я не сказал ни слова. Слушал. Старик продолжал:

— Уже есть заявки… Например, ДВИЖЕНИЕ ДОБРА ВСПЯТЬ ДЕСТРУКТИВНЫМ СИЛАМ ПСЕВДО-ПРОГРЕССА И ГЛОБАЛИЗАЦИИ.Это смелое название, не так ли? — спросил он.

— О!.. Весьма! — сказал я и вскинул брови.

Старик заметил мимоходом, что семинар пройдет сразу после фестиваля. Я хотел спросить про фестиваль, но старика несло, он бормотал, что-то перебирал в памяти, словно разговаривая не со мной, а с какими-то невидимками.

Я решил больше вопросов не задавать. Решил, что для начала достаточно.

Мы стояли на балконе северного фасада замка, сверху видели всю деревушку, почти всю, мимо по тропке проходили какие-то странно одетые люди.

Я спросил его, кто они такие. Он сказал, что они проживают тут. Знакомить с ними не стал. Даже рукой не помахал. Люди были одеты как бродяги. Хиппи в лохмотьях и странных шапках. Все сплошь вязаные! Они встали и смотрели на нас снизу, улыбались, ждали, что с ними заговорят. Но старик меня потянул за рукав и увел внутрь. Предложил пить чай. Так с его идеями я познакомился гораздо раньше, чем с жителями деревни.

От них он меня всячески ограждал, никого ко мне не впускал. Только Хокон проник.

Он когда-то играл в филармонии. Играл он на флейте. Издавал скользкие неуловимые звуки, которые оставляли в черепе странное дрожание. Он умел проникать в закрытые для прочих комнаты. Был он до сахаристости вежлив, аккуратен и безгранично добр ко мне. Приносил по утрам завтраки: термос кофе, свежеиспеченный хлеб, сыр, масло, салфетки. Если я спал, он оставлял поднос на столе. Потом, когда приходил за посудой, садился и заводил разговор. Говорил об экологии, толерантности, Greenpeace, лесах Амазонки, парниковом эффекте, льдах Антарктики, Чернобыле и прочем.

Я некоторое время переживал, беспокоился, что у него ко мне однополый интерес возник. Но потом, обнаружив Хокона у меня, старик выставил его и объяснил, что Хокон шизофреник, он всюду шастает в поисках, у кого бы взять в долг денег.

— Он уже взял в двух банках кредиты на миллион с лишним, — раздражался старик. — И тут успел влезть в долги. Патриция дала ему семь тысяч — под залог. Семь тысяч! Какие деньги! Залогом была его флейта. Он утверждал, что она стоит не меньше семнадцати тысяч. Какая-то особая работа. Какого-то мастера. Восемнадцатый век. Флейта красивая. Она всем ее показывала и говорила, что ей в музыкальном салоне специалист сказал, что эта флейта стоит не больше трех тысяч. Специалист сказал ей, что это самая обычная флейта. Старая — да, но никак не восемнадцатый век. Просто обычная красивая старая флейта, на таких играют в оркестрах. Она требует у него свои деньги. А он все ходит и обещает, что вернет. Обижается. Скандалит. Он нам всем задолжал за аренду и электричество. Я уверен, что ни Патриция, ни мы, ни банки, в которых он взял кредиты, никто от него ничего никогда не получит. Потому что он — шизофреник. Это факт. Специалисты делали сканирование мозга. Он — шизофреник! Вот так! Меня уже не интересует, как он выкрутится. Меня не интересуют его долги. Я знаю, что мы ничего не получим. Мне всего лишь любопытно: куда он дел все эти миллионы? Куда человек может деть столько денег? Ведь у него нет ничего! Совсем ничего!

Я пожал плечами, развел руками.

— Были б деньги… — туманно сказал я, и только. Старик продолжал шамкать, а я подумал: шизофреник — это ничего. Брать в долг у меня нечего. Я гол как сокол. Сам готов в долг просить.

Хокон потом всем нажаловался, как старик обошелся с ним. Хиппанам не нравилось, что старик так бережно ограждает меня от них. Они волновались. Думали обо мне невесть что. Готовились к худшему. Потом мне сказали, что они боялись, что старик вырастит из меня своего сторонника, который будет их ненавидеть покрепче его самого. Ведь он это умеет: настроить, промыть мозги, заразить идеями. К тому же он так любит русских. А тут еще писатель, философ, поэт… и так далее. Это он всем так про меня говорил. Так ему сказал Пол, так сказал Хануман, а индусы для него такой же авторитет, как и «специалисты». Хануману необходимо было меня куда-нибудь сплавить, пристроить где-то, вот он, когда сдавал меня на временное поселение («Пусть он тут у вас, мистер Скоу, отваляется, — мне прямо представилось, как говорил Хануман, поглаживая старика по плечу, — а как в себя придет, сам уйдет, как кот!»), наболтал старику черт знает каких небылиц! И старик тоже всем стал такое болтать про меня. Все это потом было просто невозможно вытравить из их прокуренных черепов. Да я и не особо усердствовал.

Вначале засел в замке. Кропал чуму всякую. Старик приносил бумагу. Я жевал сухарики да пописывал. Он с уважением посматривал. Сопел в нос с восторгом и трепетом. Завелась жизнь в замке… а какая, похоже, ему было все равно… хоть тля, хоть грибок!

Прежде чем войти, он спрашивал: «Не помешаю ли я?». Мы с ним чаи гоняли и вели самые бессмысленные на свете беседы. О пустом, как говорится.

Как-то старик вошел в мою комнатку и серьезно сказал:

— У нас никто не живет просто так. Все работают, что-нибудь делают на пользу коммуне. Таковы правила. Старинные правила Хускего! Никто не может просто так жить у нас, нужно либо платить, либо работать. Да! Нужно уважать старинные правила: на них держится порядок и традиции Хускего!

Он будто сердился на меня за что-то. За то, что не мог для меня исключения сделать, наверное… Но как серьезно он говорил эти слова! Старинные правила! Надо уважать старинные правила ! О, традиции! Что делать, надо уважать…

Я не стал выбивать из-под его старческих ног этой опоры, пошел навстречу: сказал, что готов на любую работу, — старинные правила, как не понять! Уважаю традиции всей душой! С пониманием отношусь ко всему… Скажите, что делать?