Юрий Герт - Кто если не ты

Но в девять она сама согласилась:

— Уже поздно, тебе и вправду пора собираться, и ей сделалось так тоскливо, будто метель ныла, перекочевав в ее сердце.— Знаешь, им, наверное, просто, скучно с нами...

— Их воля,— сухо проговорила Кира, но раздраженный тон выдал ее досаду.

— Нет, им не с тобой скучно,— поспешила уточнить Майя,— ты сама такая же, как они... А я... Ведь я или молчу, как дура, или заговорю — и все не то.. Ведь правда, правда, Кира?

— Что за страсть к самоунижению! — сердито воскликнула Кира.— А они-то сами кто?..

— Ах нет,— сказала Майя.— Ты не понимаешь...

Но в этот момент в дверь забарабанили — обе бросились открывать.

7

Как всегда, с приходом ребят во всей квартире стало тесно и шумно. Конечно, они опоздали — но, во-первых, где и кем установлено, что по гостям ходят днем, а не ночью? А во-вторых, они нашли концовку... Такую концовку! Гениальную концовку! Сам «товарищ Мольер», наверное, завертится в гробу от зависти...

Кира, смеясь, застучала по столу линейкой:

— Да объясните же толком, что вы такое нашли!

Клим занял свою обычную позицию на подоконнике.

— Итак — внимание! Если хотите, называйте нас мейерхольдами или как вам угодно: из третьего акта мы убираем декорацию ко всем дьяволам!

Кира вся ожила и засветилась, когда пришли ребята, и теперь в нетерпеливом ожидании смотрела на Клима. Но встретив его взгляд, чуть-чуть порозовела, опустила ресницы и, сказав Майе: «Подвинься-ка»,— хотя Майя сидела на диване одна, примостилась рядом с него.

Но Клим ничего не заметил, не заметил и того, что едва не перевернул горшок с цветами, резко взмахнув рукой — он вообще ничего не замечал, и не видел сейчас перед собой — ничего, кроме того, что виделось пока только ему одному.

— Итак, сцена пуста. Но не совсем. На ней — колоссальный комсомольский билет, прямо посредине, а перед ним копошатся, резвятся всякие душонки и чуть что — хором голосят: «Не наше дело!» И вдруг Комсомольский Билет начинает двигаться. Перед ним все расступается... А он все вперед и вперед, он выкатывается к самому барьеру, и тут... Понимаете, тут он вдруг раскрывается и из него выскакивает... Павел Корчагин! Да, живой, настоящий, в пулеметных лентах, сквозь бинты сочится кровь, и от него пахнет порохом гражданской войны!..

— Ну, порохом-то в зале, положим, не запахнет,— усомнился Игорь, но Мишка и Кира вместе сказали:

— Тише!

Игорь умолк.

— И вот,— продолжал Клим,— Корчагин стоит, широко расставив ноги... Он же кавалерист, он только что с коня, из атаки... И громовым голосом восклицает: «Не ваше дело?! Значит, борьба за коммунизм — не ваше дело?..» И дальше в том же духе, как сказал бы Павел Корчагин! И, понимаете, он говорит это всем тем, на сцене, но потом поворачивается к залу — и тут. уже для всех делается ясно, к кому он обращается! И потом...

Он было остановился, но какая-то новая мысль мелькнула у него в голове, и он продолжал, импровизируя на ходу:

— И потом он рубанет воздух шашкой и крикнет: «Ко мне, братва!» И тут — вы представляете себе? — перед ним явится Жухрай, Иван Жаркий, Рита Устинович и — именем революции — будут судить своих потомков: эти вот мещанские душонки — потому что ведь они тоже потомки! Они спросят у каждого: что ты сделал для победы коммунизма?..

Сначала Майя слушала Клима, захваченная его фантазией, потом в ее уме всплыло все то, о чем она думала сегодня, проходя по тихому переулку.

Игорь возражал Климу: не к чему выводить Жухрая и других, достаточно одного Корчагина; Мишка и Кира тоже ввязались в спор, но Майя, вся сжавшись, забилась в уголок дивана, и покусывая кончик толстой косы, все думала и думала о своем. «И вот Корчагин спросит: что ты сделала для коммунизма?.. Что?..»

— Но ведь можно кого угодно так изобразить, что получится смешно,— решилась она, заранее смущаясь и сердясь на себя оттого, что не может говорить спокойно под нарочито любопытным взглядом Игоря.

— Если я говорю неправильно, вы спорьте, но я все равно скажу. Разве можно сравнивать Корчагина и... Понимаете, Корчагин — герой, удивительный, исключительный человек, это все признают, а есть... Кроме таких, как он, есть обыкновенные люди, но можно ли только за это называть их мещанами?.. Нет-нет,— она предупредила вопрос, готовый сорваться с губ Клима,— я же не говорю о таких людишках, которые лгут, изворачиваются, вредят другим — с ними все ясно. А вот другие... Просто... просто обыкновенные? Ведь даже у Чернышевского есть Рахметов. Сам автор признает его особенным, так ведь? А есть просто честные, хорошие люди, как Вера Павловна, Лопухов... И так, по-моему, всегда будет! Люди вроде Рахметова или Чернышевского — по ним равняются остальные, они... Они как солнце, а другие —звездочки, которые заметны ночью... Я хочу сказать: если у человека не хватает ума или воли, чтобы сделаться героем, он так и проживёт всю жизнь обыкновенным простым человеком. Он не принесет вреда никому, и от него не будет для людей такой пользы, как от Корчагина или Рахметова, но все-таки свою маленькую пользу он принесет!

Начав неуверенно, робко, Майя постепенно заговорила громче и убежденней, словно звуки собственного голоса придавали ей силы. Но мельком взглянув на Игоря, она увидела его прищуренные умные глаза — и ее обдало холодом: нет, он догадался, что она говорит не о «других», а о себе! Сердце застучало у нее в груди быстро и неровно.

— Та-ак-с,— коварно усмехнулся Игорь.— Мысли, не новые... Мы — обыкновенные, мы постоим и посмотрим, а вы — особенные, вы и сражайтесь на баррикадах... Вот и вся философия. Она давно уже служит панцирем любому мещанину. От подобной философии до прямого предательства — всего один шаг.

В каждом его слове просвечивала злая ирония. Все остальные были по существу с ним согласны. Но то ли Мишке стало жаль Майю, которая покраснела до самых корешков волос, то ли ему не понравился презрительный тон Игоря, но Мишка вдруг спросил:

— А ты что, уже сражался на баррикадах?

— Нет,— сказал Игорь.— А при чем тут я?

— Просто так,— сказал Мишка.— Я думал, ты уже сражался...

— Странно... А больше ты ничего не думал?

— Нет,— сказал Мишка.— Ничего. — Он вздохнул и с невинным видом принялся протирать очки.

Майя даже не успела хотя бы в душе поблагодарить Мишку за поддержку, как на нее обрушилась Кира:

— Что это за деление на обыкновенных и необыкновенных? Уж если делить, так я бы разделила всех людей на тех, кто всем доволен, спокоен и ничего не ищет, и на тех, у кого есть мечта, есть цель в жизни! Ты, Майка, не скрывай, ведь ты думаешь так: Игорь хочет стать дипломатом, Клим — писателем, а я — всего лишь учительницей... Так ведь? А по-моему, если быть учителем — так поставить себе цель: перевернуть всю педагогику, как Макаренко! Изобретателем? Значит, быть как Эдисон! Писателем? Как Лев Толстой! Иначе не стоит жить — если заранее уверить себя: мол, я маленький человечек...