Юрий Герт - Кто если не ты

— Но ребята ведь выступают против нигилизма, против равнодушия, которое ведь и есть скрытый нигилизм! Именно это их волнует, страшно волнует!— ее резкий скрипучий голос звучал все возбуждённей и громче.— И не только это. Вы можете им три дня не давать есть, но вы должны ответить, в чем смысл жизни и какая будет любовь при коммунизме... Они мне все рассказали — они уже давно встречаются, спорят где-то по квартирам, а мы — почему мы совершенно в стороне? Мы с ними как будто движемся по двум параллельным дорожкам они совсем рядом, вблизи, но никак не сольются в одну. Конечно, у нас есть сотня оправданий: нет времени, нагрузка по тридцать часов, педсоветы, тетради — но ведь ребята в школе учатся доказывать теорему Пифагора, а кто их учит жить? Будем честны, Алексей Константинович: никто. А когда они сами начинают искать ответов и философствовать, Леонид Митрофанович делает строгое лицо и: ах, как бы чего не вышло! Как бы кто чего не подумал! Но виноват не он один, все мы виноваты: на совещаниях и конференциях уверяем друг друга, что проблема соединения воспитания и обучения разрешена — и остается выполнять готовые рецепты. А где эти рецепты?.. Да и нужны ли они? Ребят должна воспитывать жизнь, они не верят прописным истинам — пусть ищут и находят!

Да-да, все это ведь были его заветные мысли, все это он мог сам сказать Леониду Митрофановичу. Пусть ищут и находят! Истина — не правило, выведенное заранее, она всегда — находка...

То, на что он не сумел бы решиться один, обрело теперь полную и радостную ясность. Алексей Константинович провел рукой по седеющим волосам, по щеке и подбородку, будто прощупывая морщины, которые густо расчертили его лицо, и стремясь хоть немного их разгладить. Он улыбнулся — виновато и облегченно — глядя в хмурое лицо Веры Николаевны.

— А вы помните, какие в наше время закатывали диспуты? Вы помните?.. О боге, о футуризме, о галстуках, одного моего приятеля чуть не исключили из комсомола за галстук!..

Не суровое лицо смягчилось, а ему стало хорошо, так хорошо, как уже давно не бывало. Он расхаживал по кабинету, забыв, что его ждет дом и что он явился сюда пригласить Веру Николаевну на чашку чая, и о папиросе, погасшей в его пальцах. Вера Николаевна училась в Москве в те же бурные двадцатые годы, и Алексею Константиновичу приходили на ум все новые и новые подробности их тогдашнего бытия.

— А помните, у Никитских ворот всегда стоял субъект в синих очках и выкрикивал: «Из-за пуговицы не стоит жениться, из-за пуговицы не стоит разводиться! Купите самопришивающиеся пуговицы!» Помните? Неужели нет?..

Вера Николаевна снова принялась за расписание, наблюдая за директором потеплевшим взглядом.

— Так вы считаете, можно разрешить им комедию?— спросил он, вспомнив наконец о начале разговора.

— Мы можем не разрешить им ставить пьесу, но кто может не разрешить им думать?..

Он отправился домой в самом радужном настроении; всю дорогу в нем что-то ликовало и пело: «Из-за пуговицы не стоит жениться, из-за пуговицы не стоит разводиться!» — и он думал: как было бы славно собраться всем учителям, запросто, по-домашнему, повспоминать старое и побеседовать о тех проблемах, которые они затронули сегодня. И еще он представлял себе, как вызовет Бугрова и скажет: я передумал, и пришел к выводу...

Но на другой день, встретив Белугина и как бы испытывая свою твердость, он произнес перед ним те самые слова, которые предназначались Бугрову:

— А знаете, Леонид Митрофанович, я еще раз додумал и пришел к выводу...

— Что ж, мое мнение вам известно, Алексей Константинович,— сказал Белугин.

Его глаза смотрели на директора кротко, не мигая.

Когда в кабинет вошел Бугров, Алексей Константинович озабоченно выдвигал и задвигал ящики своего письменного стола и заглядывал по нескольку раз в каждый, отыскивая ненужную папку.

— Видишь ли, Бугров,— сказал он, роясь в самом нижнем ящике,— видишь ли, Бугров, что касается меня, то я... Но куда же она запропастилась?.. Да, так вот, сходи-ка ты в райком комсомола. Если там одобрят, я не стану препятствовать...

10

Встретились в маленьком дворике перед одноэтажным деревянным зданием, в котором помещался райком комсомола.

— Горим?

— Горим!

Рая Карасик жалобно пискнула:

— Догораем!

— Долой паникеров! — Наташа Казакова сунула в рот четыре пальца и засвистела так оглушительно, что воробей, прыгавший по краю райкомовской крыши, пугливым комочком шарахнулся в небо.

— Тише, девочки! — возмутилась Майя.— Райком ведь!

— Вперед,— сказал Клим и первый решительно шагнул на скрипучее крылечко.— Со щитом или на щите!

— Лично я предпочитаю со щитом,— серьезно пошутил Игорь.

— И я,—сказала Майя.

— и я,— сказала Кира.

— И я тоже,— сказал Гена Емельянов, который замыкал шествие.

Всей ватагой они ввалились в небольшую приемную.

— Где товарищ Терентьев?

— Его нет.

Белокурая девушка на секунду оборвала бойкое стрекотание машинки, проснувшимся взглядом окинула ребят.

— А вы что — все к нему?

— Все,— воинственно подтвердил Клим.— А когда он будет?

— Не знаю.

Стрекот машинки возобновился.

— Хорошо — сказал Клим с угрозой.— Тогда мы раскинем шатры!

В приемной рядком стояли четыре стула. Никто не садился. Из принципа. Девушки — потому что не хотели, чтобы по обывательской морали — «слабый пол» — ребята уступали им место. Ребята — потому что принципы — принципами, а сидеть, когда другие стоят,— вдвойне глупо. Так они стояли возле пустых стульев, пока Мишка Гольцман не объявил, что равенство — прекрасная вещь, и не опустился на средний стул, широко расставив ноги в забрызганных грязью сапогах. Вслед за ним кое-как разместились и остальные.

Клим посматривал на часы. Ожидание казалось тем более нестерпимым, что Терентьев их обязательно поддержит, в этом Клим ничуть не сомневался. Терентьев — не перестраховщик, вроде Алексея Константиновича, Терентьев — это человек! «Если вы правы — добивайтесь!»—сказала Вера Николаевна. Что ж, добьемся!..

Мишка вспомнил про Яву, про то, как они сидели — втроем, с Михеевым,— тут же, в приемной, и тоже дожидались. А потом они ушли ни с чем. Он рассказывал о давних событиях с видом старого ветерана. Смотрели на Мишку с уважением, один Игорь посмеивался, да и Клим посмеивался вместе с ним. История с Явой стала далеким прошлым, наивным, как бумажный кораблик. С тех пор все переменилось, и даже в райком явились они уже не вдвоем с Мишкой — Михеев не в счет — но целой армией — восемь человек! Они могли бы прихватить с собой еще столько же. Но зачем? Не штурмовать же крепость они собрались!..

— А вдруг у нас ничего не получится? — испуганно всплеснула руками Майя, соединив на груди ладошки.