Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— Вы брали ее с собой, когда отправлялись в театр или кафе?

— Время от времени. Нам больше нравилось быть вдвоем. Возможно, и она не искала нашего общества. Она любила сидеть, забившись в уголок, и смотреть в одну точку.

— И все-таки…

— Да. И все-таки это произошло. Глупо. Случайно. Я даже затрудняюсь сказать, кто из нас сделал первый шаг. Я был мужем ее сестры. Иначе говоря, на меня имела право только ее сестра — больше никто.

— Ты ее любил?

— Нет.

— Ты циник, — злобно бросил Бланше.

— Оставь. Я ведь тебя предупредил — разговор будет мужской. Ей так захотелось. Не отрицаю, быть может, хотел этого и я. Любопытства ради: что скрывается за ее бесстрастным лицом.

— А теперь ты знаешь?

— Нет… Да… Думаю, что она просто скучала…

— Настолько, что в течение почти семи лет…

— Но мы встречались не часто, время от времени.

— Что ты называешь время от времени?

— Примерно раз в неделю.

— Где?

— Какое это имеет значение?

— Для меня имеет.

— Если тебе так необходимо представить себе все подробности, тем хуже для тебя. В одном доме на улице Лоншан. Там сдаются однокомнатные меблированные квартиры.

— Но ведь это отвратительное место!

— Не мог же я отправиться с ней на Вандомскую площадь.

На Вандомской площади помещался роскошный особняк Французского банка, где служил Бланше.

— А некоторое время спустя она у подруги познакомилась с тобой, Ролан. Ты стал за ней ухаживать.

— Значит, она тебе решительно все рассказывала?

— Думаю, что да.

— Может быть, она даже с тобой советовалась?

— Может быть.

— Ну и сволочь же ты!

— Знаю. Но в таком случае нас на земном шаре миллионы. Потом она вышла за тебя замуж.

— Вы продолжали встречаться?

— Гораздо реже.

— Почему?

— Она стала хозяйкой дома. Потом забеременела.

— От кого?

— От тебя, не бойся. Я принимал все меры предосторожности.

— И на том спасибо!

— Дай мне договорить. Мур-Мур я об этом никогда не заикался. А я довольно часто рассказывал ей о своих похождениях.

— Так у тебя одновременно были еще и другие?

— Я, слава богу, не высокопоставленное должностное лицо, и мне не нужно дрожать за безупречную репутацию. Когда мне нравится девушка…

— Ты ложишься с ней в постель, а потом бежишь и рассказываешь об этом жене.

— А почему бы нет?

— И после этого ты утверждаешь, что вы друг друга любите!

— Ничего подобного я не утверждал. Я только сказал, что когда Мур-Мур не было рядом, мне ее не хватало.

— Моей жены тебе тоже не хватало?

— Нет. Это вошло в привычку. Может быть, каждый из нас боялся порвать, чтобы не огорчить другого. И все же этот момент настал. Около года назад, за два дня до Рождества, двадцать третьего декабря.

— Благодарю за точность!

— Спешу добавить, что в этот день между нами ничего не было. Мы только распили бутылку шампанского.

— И больше вы не встречались?

— У вас или у нас, в театре…

— А наедине?

— Нет.

— Поклянись!

— Если ты настаиваешь — пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого слова.

Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в общем-то все Бланше скрывали свою рыхлость под хорошо сшитой одеждой.

— Как ты объясняешь…

— Ты уверен, что не хочешь выпить?

— Теперь — да, налей мне немного.

Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное привидение.

— Возьми.

— Все это откроется, не так ли?

— Боюсь, что да.

— Ты расскажешь обо всем следователю?

— Я буду вынужден отвечать на его вопросы.

— Журналисты ни о чем не подозревают?

— Прямых намеков они не делали.

— Я думаю о детях.

— Нет, ты думаешь не о детях. Если бы ты мог научиться быть искренним с самим собой и смотреть правде в глаза!

— Итак, около года назад…

— Клянусь тебе еще раз, если для тебя это что-то значит.

— Но если это так, не понимаю, почему Мур-Мур вдруг ни с того ни с сего вздумала…

— Убить свою сестру? Что ж, признаюсь тебе: я этого тоже не понимаю. Уходя из дому, она уже знала, что это сделает. Иначе она не взяла бы мой пистолет, к которому не прикасалась ни разу в жизни, по крайней мере, при мне.

— Возможно, — прошептал после минутного молчания Бланше, — тут замешан кто-то другой.

И он бросил на Алена притворно сочувственный взгляд, в котором сквозило явное злорадство.

— Ты думал о таком варианте? — напрямик спросил Бланше.

— Насколько я способен в настоящее время думать.

— Если у Адриены был кто-то еще…

Ален отрицательно покачал головой. По сравнению с Бланше черты его лица казались более резкими, более решительными.

— Ты заблуждаешься. Ты видишь все в превратном свете. Не забывай, в глазах Адриены я обладал главным образом тем достоинством, что принадлежал ее сестре. Иначе я был бы ей не нужен.

— Выходит, что…

Ого, этот надутый индюк, кажется, ожил. Даже рыхлости вдруг поубавилось — так весь и подобрался.

— Что ж, все очень просто. Волею судеб Мур-Мур и тут оказалась первой. Адриена снова не захотела отстать. Но на этот раз Мур-Мур надоело, и она устранила ее — раз и навсегда.

— Похоже, что тебя это не очень трогает…

Ален не стал спорить, он только пристально, в упор посмотрел на зятя. Бланше почувствовал, что зашел слишком далеко. На мгновение его охватил страх, физический страх, как бы его не ударили, не сделали ему больно…

— Прости.

Ален сидел неподвижно, со стаканом в руке.

— Так-то, — сказал он, чтобы что-то сказать. Потом поднялся и, направляясь к бару, произнес: — У каждого из нас есть к ним свой счет.

— И все это ты выложишь следователю?

— Все — нет…

— Но ведь ты только что говорил…

— Я расскажу лишь о том, что знаю. Все остальное — одни предположения.

— Ты никого не подозреваешь?

— Кто это мог быть? Нет.

— Но ведь ты же проводил со своей женой больше времени, чем я с Адриеной.

Ален пожал плечами. Разве он обращал внимание на то, что делала и чего не делала Мур-Мур. От нее требовалось одно: сидеть с ним рядом, возле его правого локтя, так, чтобы можно было до нее дотянуться и чтобы она слышала его голос.

— Ты думаешь, она будет давать показания?

— На вопросы комиссара она отвечать отказалась.

— Но, может быть, завтра?

— Почем я знаю. Лично мне на все наплевать.

Им нечего было больше сказать друг другу, и они молча бродили по просторной комнате. Несмотря на все выпитое, Ален не чувствовал опьянения.

— Ты не собираешься домой?

— Конечно, собираюсь. Но не думаю, что мне удастся заснуть.

— А я, наоборот, засну, как сурок.

Бланше надел пальто, отыскал шляпу и помедлил, не зная, следует ли протянуть руку Алену, который стоял довольно далеко от него.