Гроздана Олуич - Голоса на ветру

На дне ящика, под копиями доносов на соседей, родственников, гостей, случайных знакомых, под медицинскими заключениями из разных психиатрических лечебных заведений лежали несколько фальшивых паспортов и неотосланных писем. Одно, пронизанное страхом и мольбами о помощи, было подписано женой Штауда и адресовано ее брату в Берлин. На последней странице снизу рукой Штауда было приписано лишь одно слово: «Чепуха!». Расследования в связи с исчезновением его жены проведено не было. Первые подозрения появились только после исчезновения Генриха М., то есть Клауса Штауда.

« Я не спускался в пропасть, пропасть была во мне !» – были последние его слова, которые слышали в клинике.

Что это была за пропасть, так и не установили ни Арон, ни Данило, ни другие врачи, ни следователи, хотя перед тем, как исчезнуть, Штауд несколько недель отказывался от еды и не спал, потому что сны, в которых он был то карликом, то трехглазой жабой, совершенно измучили его.

Прошло много лет, и в одной из аргентинских психиатрических клиник появился низенький горбун с документами на несколько разных фамилий, на которых стояли штампы учреждений города Гамбурга. Каким было его настоящее имя, узнать так и не удалось. Человечек утверждал, что он карлик и упорствовал в этом. Что еще хотят от него доктора и санитары? Неужели они не видят, что он трехглазая жаба? Он прятал голову под подушку и издавал звуки, похожие на кваканье жаб, а потом вдруг куда-то бесследно исчез, так же как когда-то из Гамбурга.

В конце одного длинного доноса, включавшего список лиц, обвиняемых в самых тяжелых преступлениях, следователь из Лейпцига, не веря собственным глазам, увидел дважды подчеркнутое имя человека, которого никто никогда ни в чем не подозревал. Имя Клауса Штауда в списке было написано той же рукой.

Почему Клаус Штауд добавил к списку свое собственное имя, Данило догадаться не мог. Было ли это знаком раскаяния, самообвинения, угрызений совести, проявлением безумия? Может быть, всем вместе, после очередной неудачной попытки самоубийства – Данило не понимал. Для него и Арона лейпцигский горбун остался загадкой, недоступной человеческому пониманию причин, загадкой, которую они были не в состоянии разгадать. Ни тогда. Ни позже. Никогда.

На семнадцатом этаже нью-йоркского отеля, в тот первый весенний день, тени Арацких появились тихо, недоумевая, почему после нескольких светлых дней дождь резко сменился снегом. Из-за белесого цвета нью-йоркского неба Данило никак не мог определить, который час. Как же долго, дольше вечности, длилась эта бешеная ночь под боком у женщины, от храпа которой на окнах колыхались шторы, за которыми под ледяным восточным ветром перешептывались Арацкие. Петра с ними не было и теперь.

– Он жив, жив! – повторял Данило тихо, уверенный, что никто его не слышит. – Он живет в Маленьком Облаке! – прошептал Данило, прислушиваясь к бормотанию женщины на незнакомом ему языке.

– Конечно! – услышал он звук капель и голос Веты. – И ребенок Джорджи будет жить! Поэтому и прекратилось нашествие белых бабочек…

– А, может быть, бабочки, как и мы, просто устали следовать за тобой… – тихо и как будто неуверенно донесся до его слуха голос легендарного старика, просочившийся из какой-то другой реальности… – Нельзя вечно куда-то бежать, Рыжик! Бежать от ненормальных начальников, от женщин, от самого себя. Америка не Хомолье, чтобы лечить там больных россказнями и заговорами…

– И тем не менее в «St. Peter’s Hospice» моя попытка удалась…

– С детьми! И надолго этого не хватит, не забывай. И не возвращайся…

Совет старика был для Данилы как удар хлыстом по лицу.

Он и сам не знал, вернется или нет в Хикори Хилл, в «St. Peter’s Hospice», что будет делать дальше. Когда войны в старых краях прекратятся, от многочисленного клана Арацких останется только трое мужчин, все с рыжими головами, если Симка Галичанка не ошиблась. Вместе с ребенком Дамьяна, о котором все говорят, что это будет мальчик, их станет четверо, а если Джорджи оставит ребенка, то и пять…

– А вдруг? – представив себе двор, полный ребятишек, Данило взглянул на прозрачные тени Арацких и улыбнулся, несмотря на то, что неизбежно возникал вопрос, на который у него не было ответа: а сможет ли Джорджи приспособиться к новой жизни, когда войны закончатся? У Арона этих проблем нет, с детьми трудностей быть не должно, все ждут не дождутся, когда же наконец отправятся в дорогу, в конце которой их ждет обезьяна Сами… Если отправятся, если не произойдет что-то неожиданное…

В пестрой мозаике разноцветных огней Данило увидел, как между зданиями, на небе, мерцают лица предков . Потом на кромке восточного неба показался первый отблеск зари, и Данило почувствовал, что глаза его закрываются.

– Да и пора бы уже, Рыжик! Сколько ночей ты не спал… – долетел до него тихий и нежный голос Веты.

Данило погрузился в сон. Женщина рядом с ним спала, а по волосам Веты стекали капли воды…

В Гринвич-Виллидже, во второй половине дня, его будут ждать Алексей Семенович Смирнов и один страстный коллекционер почтовых марок, самых редких и самых дорогих. Могли ли предки Данилы в те давние времена, когда их собирали, предположить, что один из их потомков с помощью этих марок попытается вернуть Арацким былой блеск? Что «Синий Маврикий» станет когда-то маркой номер один? В памяти Данилы как на экране сменяли друг друга марки с городами, цветами, гномами, птицами, императорскими особами, возвращая его в те времена, когда он вместе со своим прославленным дедом раскладывал их, компонуя по окраске, по размерам, по годам выпуска. Потом он увидел орхидею-хищницу и задрожал во сне, предчувствуя, что сразу после нее возникнет лицо Марты. И оно появилось, а с ним и лица Рашеты, и тех четырех несчастных женщин, но тут же их сменил стук колес поезда, мчащегося в Гамбург, светящееся радостью лицо Арона и Клаус Штауд со списками кандидатов на ликвидацию, самый длинный из которых заканчивался его собственным именем. Какого дьявола сюда занесло этого Клауса Штауда? Но на вопросы времени уже не оставалось. Под громкое дыхание женщины, от которого колыхались шторы, он все глубже погружался в сон, смутно уверенный, что все его страхи и сомнения за ближайшие несколько дней, а, может, даже и часов сами собой разрешатся.

– Думаешь? – из-за шторы, под аккомпанемент падающих капель воды, донесся голос Веты, тихий как из заоблачных далей.

Из глубины улицы всплывали голоса прохожих, уличных дам, пьяниц, закоченевших от морозного дыхания Восточной реки, освещенных первыми лучами ранней зари, которые до него пока не добрались. Во сне, который держал его крепко и не хотел отпускать, Данило увидел Белград под полуденным солнцем. Который теперь час в Мурманске, он не знал. В Хикори Хилл приближалось утро.