Чарльз Сноу - Коридоры власти

Было почти восемь часов. Вдруг в Роджере точно рычаг переключили. Он пнул ножку стола и распорядился:

— Вот прочтите-ка это.

Письмо, на которое он указывал, во все время разговора лежало на столе. Начиналось оно с обращения «Многоуважаемый господин премьер-министр», написанного Роджером от руки, с характерным сильным нажимом; основной текст письма был отпечатан на машинке. Хорошее такое письмо. Никаких упреков, никаких обид, даже намеков на обиды. Он, Роджер, считает себя глубоко польщенным, что ему довелось работать с господином премьер-министром. Он сожалеет о том, что предложенный им политический курс вызвал такое количество разногласий, а также о том, что он, Роджер, неосмотрительно выпятил отдельные аспекты этого политического курса, чем спровоцировал недовольство своих коллег, в результате чего как политический курс, так и сам Роджер стали для правительства нежелательны. Он, Роджер, по-прежнему полагает избранный им политический курс правильным. Если бы по зрелом размышлении он нашел его неправильным, это свидетельствовало бы о том, что курс был ошибочен изначально, и, следовательно, он, Роджер, несерьезно подошел к делу. Что далеко от истины. А поскольку он не готов поступиться своими убеждениями, образ действия для него теперь один; он надеется, что господин премьер-министр отнесется с пониманием к его решению. Он, Роджер, хочет быть полезным господину премьер-министру и правительству в качестве депутата без правительственного поста.

На сем машинописный текст заканчивался. Рукой Роджера, на середине третьей страницы, почерком по-прежнему твердым, было приписано: «Искренне Ваш, Роджер Квейф».

Не успел я поднять взгляд от письма, Роджер выпалил:

— Ну что, годится?

— Хорошо написано, — констатировал я.

— Ее примут. — Роджер говорил о принятии отставки.

— Конечно, — согласился я.

— С несколько преувеличенной поспешностью. — Мы смотрели друг другу в глаза. — Ну так я при вас письмецо и отправлю.

Рядом с телефонами стоял красный министерский портфель. Из брючного кармана Роджер извлек связку ключей и отпер его. Движения были церемонны, он наслаждался этой привилегией. Немногие более Роджера смаковали свободу обращения с министерским портфелем, а также самое право носить в брючном кармане ключ от этого портфеля. Даже сейчас Роджер тешился этой свободой и этим правом — осязаемыми атрибутами власти.

Он аккуратно поместил письмо в портфель, запер замок. Нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь отворилась. На пороге стоял личный секретарь Роджера, за последнюю неделю окончательно сбившийся с ног.

— Будьте добры, проследите, чтобы эта корреспонденция была доставлена премьер-министру, — будничным, деловитым тоном распорядился Роджер.

Личный секретарь, на вид лет тридцати и из тех, что буквально взлетают по карьерной лестнице, с привычной учтивостью принял портфель. Если он и задавался вопросом, не в последний ли раз берется доставлять корреспонденцию Роджера и кто будет его новый босс, то и виду не подал; он с самым будничным видом поднял портфель и закрыл за собой дверь.

Роджер улыбнулся.

— А ведь я мог и передумать. Неудачная была бы шутка.

Он устал говорить, устал держать лицо. Для следующего рывка ему понадобилось усилие почти титаническое.

— Мне очень неловко, что у некоторых наших друзей из-за меня проблемы. — И теплота, и участие в голосе были довольно неуклюжие: Роджер дошел до предела. Вымучил: — Простите и вы, Льюис. Вам тоже досталось.

— Чепуха.

— Простите.

Больше он не напрягался. Обмяк в кресле и ждал, когда я догадаюсь уйти. Уже в дверях до меня донеслось:

— Мы с вами какое-то время не увидимся. Я уезжаю.

Собственный мой выбор был ясен. Мы с Маргарет решили все в полчаса и практически в один голос и по этому поводу откупорили бутылочку. Нам казалось, завтра начинается отпуск, чемоданы собраны и снабжены бирками, такси заказано на девять утра, в порту ждет круизный лайнер.

Я выдержал три дня. За это время была принята отставка Роджера и объявлено имя его преемника. Ни первое, ни второе не вызвало удивления ни в прессе, ни в Уайтхолле, ни в клубах — все словно еще несколько месяцев назад морально подготовились. Я выдержал три дня, затем попросил Гектора Роуза о личной встрече.

Утро, четверть одиннадцатого. В Сент-Джеймс-парке тает туман. У Роуза на столе гиацинты, запах вызывает в памяти встречи иного характера и обеды с мигренозным послевкусием.

Я обошелся без прелюдий.

— Мне пора менять место работы.

Роуз в ответ кардинально поменял выражение лица.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду, что больше не могу быть полезен в данном конкретном учреждении.

— Со своей стороны, — завел Роуз, — я нахожу, что вы, любезный Льюис, несколько преувеличиваете.

— Вам не хуже моего известно: меня ассоциируют — и будут ассоциировать — исключительно с этими дебатами.

— Замечу, — Роуз скрестил на груди руки, — что до известной степени вы, к несчастью, правы.

— Не до известной степени, а на сто процентов.

— Однако на вашем месте я бы не делал трагедии из данного обстоятельства.

— Трагедии никто не делает. Я констатирую факт. Подолгу службы мне приходится иметь дело с людьми, нам обоим хорошо известными. В их глазах я поставил не на ту лошадь. Причем открыто. Данная деталь не имела бы значения, если бы лошадь выиграла забег.

Роуз чуть искривил губы. Повеяло арктическим холодом.

— Все просто, — продолжал я. — Теперь я с этими людьми толку не добьюсь. Значит, пора уходить.

Повисла пауза. Роуз гипнотизировал меня блеклыми своими глазами. Наконец заговорил, с профессиональной быстротой подбирая слова:

— Позвольте, любезный Льюис, с непреходящим уважением заметить, что вы всегда были склонны к известной степени обобщениям. Позвольте заметить также, что образ ваших отдельных действий был бы сочтен, если подобная формулировка допустима, несколько эксцентричным для опытного чиновника. Это ваше свойство наиболее полно проявилось в ситуации со злополучным Квейфом. Однако считаю своим долгом напомнить, что за время вашей весьма плодотворной деятельности на настоящем посту имели место иные примеры поведения. Полагаю, вам следует знать, что отдельно взятые критики преувеличивают педантичность госслужащих. Госслужащие смотрят сквозь пальцы на обстоятельства, в определенных кругах могущие быть охарактеризованы как пустяковая помеха. Между нами: ваша эксцентричность принесла в данном случае определенную пользу. Иными словами, существует устойчивое мнение, что ваше присутствие в управлении куда выгоднее вашего отсутствия. Проговорюсь: мы выразили признательность единственным доступным для нас способом.