Игорь Гриньков - Белый пиджак ; Люди из тени

Небольшой прямоугольный пруд в самом центре, к которому полого спускались зеленые травяные газоны; лишь у самой воды была укреплена невысокая сетка-рабица от граждан, желающих искупаться в жару или слишком любящих пообщаться с плавающей фауной. На зеленоватой глади пруда на небольшом плотике покачивался аляповатый деревянный, расписанный в псевдорусском стиле домик, в котором круглогодично жили белые лебеди и один черный. Плот с домиком свободно плавали в любом направлении, но в основном держались центральной части; видимо, удерживались тросом, укрепленным ко дну. Лебедям регулярно подрезали крылья, поэтому летать они не могли; так что пресловутая сетка больше была предназначена от посягательств лихих людей, чем препятствием для птиц, которые не могли упорхнуть из гнезда и лишить достопримечательности город. Лебеди привыкли к людям и доверчиво подплывали к берегу, чтобы взять пищу из рук.

В конце 60-х — начале 70-х годов, у одного из берегов пруда-озера находилась старомодная деревянная беседка-мороженица (сооружение малых архитектурных форм), выступающая на толстых сваях-опорах далеко над поверхностью пруда. Летними вечерами, когда на город опускалась долгожданная прохлада, сюда приходили целыми семьями. В соседней булочной детям покупали свежий хлеб и они, ломая его крупными кусками, свесившись с перил, бросали эти куски в воду. Под верандой в воде пруда буквально кишели огромные, величиной с доброго поросенка, откормленные сазаны, которые набрасывались на хлеб. Создавалось впечатление, что кроме стремительно снующих жирных рыбьих спин внизу ничего не было.

Это любимое горожанами место было окружено рядами плакучих ив, обмакивающих концы своих ветвей в воду, белые лебеди охранялись властями города и чувствовали себя полновластными хозяевами водоема. Место, что и говорить, было замечательное! Потом какому-то умнику-градостроителю не глянулась «безвкусная» деревянная веранда, и ее заменили, разумеется, для улучшения ландшафта, на серо-бетонное «ушлепище». После чего «Лебединое озеро» бесповоротно потеряло свое очарование.

И вот мы с Суриковым, продрогшие до костей, шествовали вдоль берега пруда, и мой зоркий товарищ заметил, что в одном месте сетка-рабица отсутствует, а красивая белая птица легкомысленно подплыла прямо к берегу.

Неожиданно со спазмом в голосе Суриков хрипло выдавил из себя:

— Давай поймаем лебедя!

— На кой хрен?

— В доме полный холодильник бухалова, а хавки нет. А ведь лебедей ели князья и цари!

Я представил себе обиталище Сурикова, где кроме кирпичей и цемента, все будет усеяно еще лебедиными перьями и забрызгано кровью, и мысль эта не пришлась мне по душе, как-то не гармонично все это смотрелось бы.

— На потомка какого-нибудь князя или царя из рюриковичей, Вова, ты рылом не вышел, но на внучатого племянника Михаила Самуиловича Паниковского смахиваешь здорово. Тот, правда, специализировался на гусях, но гусь и лебедь — птицы родственные, одного поля ягоды.

— Не хочешь, я поймаю его один, — сипло-одержимо продолжал Суриков.

— Вова, птица охраняется государством. Она сразу начнет орать, то есть гоготать, и нас тут же повяжут. Мало того, еще и срок впаяют.

— Мы свернем ему шею, — молвил Суриков, в котором вместе с гурманом проснулся кровожадный охотник доисторических времен.

— Тогда я пойду один, — с настойчивостью маньяка, которым овладела idea-fix, заявил Суриков, и начал скользить по пологому скользкому газону к воде, придерживаясь для сохранения равновесия одной рукой о грязную землю.

Ничего не поделаешь, следуя известной поговорке, что за компанию и хохол удавился, я стал спускаться за Суриковым. Азарта охотника я не чувствовал, полакомиться царской птицей тоже большого желания не было, но ложное чувство товарищества, усиленное спиртным, возобладало. Лебедь, почуяв что-то неладное, тяжело захлопал крыльями по воде, и отплыл от берега на безопасное расстояние, метра на три-четыре. Мы же с моим другом, влекомые силой инерции, влетели в ледяную купель по пояс, бесполезно растопырив руки, ибо добыча была уже вне пределов досягаемости.

Добежали мы до военного городка раза в три быстрее, чем обычно, что было обусловлено зимним купанием незакаленных организмов и желанием побыстрей согреться. Долго еще на бельевых веревках в квартире Сурикова сушились наши подштанники, а мы отогревались «вайном», закусывая килькой в томатном соусе, доставая ее прямо пальцами из единственной обнаруженной в квартире консервной банки.

И хорошо, что не поймали мы лебедя! В этом же году один из наших студентов в ночь под Новый Год, подстрекаемый нетрезвыми подружками, срубил голубую ель на Центральной площади, такую же, какие растут у Московского кремля. Он был изловлен, естественно, исключен из института и получил реальный срок лишения свободы за ущерб, нанесенный государству.

Так что, как бы вы ни были пьяны, глупы или преступны, с народным добром лучше не связываться; себе дороже окажется. Посягательства на интересы государства и народа, равно как и на народное достояние, всегда считались у нас смертельнейшим из грехов…

Пьющий или пьяный человек постоянно балансирует, словно на лезвии ножа, центры торможения у него подавлены либо возбуждены, нервы не в порядке, поэтому он неадекватно реагирует на любую штатную (банальную) ситуацию, его легко спровоцировать по самому пустячному поводу. И там, где человек трезвый постарается избежать или уклониться от ненужного конфликта, пьяный, наоборот, использует самый ничтожный повод для обострения ситуации.

Уже, когда выпускные экзамены были не за горами, в вечернее время мы прогуливались в своем постоянном составе на территории 17-ой пристани, неподалеку от злополучного «Лебединого озера».

Погода была прекрасная, чего нельзя было сказать о душевном состоянии некоторых из нас. Предстоящие государственные экзамены давили на плечи отработками, несданными зачетами и вполне вероятным недопуском к этим самым важным экзаменам, по окончании которых нас ожидали долгожданные дипломы врачей, ради которых мы изрядно мучились добрых шесть лет. А кое-кто и больше! Может быть, по этой причине степень нашего алкогольного опьянения была минимальной.

Аллея, по которой мы прогуливались, была довольно широкой, на ней свободно могла пройти туда и обратно масса народа, абсолютно не мешая друг другу. Но, словно испытывая судьбу, я совершенно случайно столкнулся плечом с огромным уркой, одетым по традиции тех лет в кепку и домашние тапочки (эта модная традиция местных блатных до сих пор остается для меня загадкой). Урка был, разумеется, не один, и воспринял случайный толчок как тяжелое персональное оскорбление: «Сейчас я тебе «шнифты покоцаю» (т. е. «лишу зрения» — блатное)!»