Таня Малярчук - «Лав – из» (сборник)

– Вы тоже, Виктор.

– Я исчез, не попрощавшись. Вы, наверное, обиделись на меня.

– Не оправдывайтесь. Вы мне ничего не должны. И прощаться не были обязаны.

– Я встал в пару с новой партнершей. Теперь тренируюсь в другом месте. На Липках. Там большой зал. Если хотите, можете приходить туда.

– Ну что вы, Виктор, нет.

– Жаль.

– Ну и как ваша новая партнерша? Пользуется дезодорантом?

– Да, вообще она ничего, нормальная, но ужасно глупая. Настоящая блондинка, знаете ли.

– Чтоб танцевать, много ума не надо.

– Вы, помню, когда-то говорили иначе. Говорили, что танец – это язык не тела, а язык души.

– Ну, Виктор, я преувеличивала. Неизвестно, есть ли эта душа вообще.

– Я прочитал Флобера и Достоевского.

– Даже так? Ну и что, понравилось?

– Понравилось. На очереди Франц Кафка.

– Кафку я разрешаю вам не читать. Боюсь, он негативно повлияет на ваше чувство ритма.

Надя бьет себя ладонью по лбу:

– Ясно! Это ее бывший ученик!

Точно. Бывший ученик. Кто же еще это может быть?

– Виктор, я хотела вам кое в чем признаться.

– Будьте осторожны, Антонина Васильевна, – он лукаво прищуривается.

– Помните, вы спросили меня, почему я одна. Я вам тогда соврала.

– Я в этом не сомневался.

– Не знаю, поймете ли вы. Я просто… я не смогла принять обыкновенную, земную любовь. Слишком романтична была для этого.

Вальс кончился. Виктор подводит Антонину Васильевну к стоящим кучкой женщинам.

– Антонина, познакомь нас со своим кавалером! – щебечет Надя. – Это, как мы поняли, твой бывший ученик, да?

Антонина Васильевна улыбается.

– Нет, Надежда. Это не мой ученик. Познакомься.

Это Виктор.

На мироновском вокзале особенно красиво в это время года. Кто был здесь в конце мая – тот знает. Тот наверняка это чувствовал – будто стоишь чужаком посреди какой-то монументальной венской площади, широкой, белой и мраморной. Вокруг – множество незнакомых людей с тюками, цыганские таборы с колясками, мешками и замурзанными детьми, вспотевшие от неожиданно жаркого солнца милиционеры, здесь же две мусорные урны, из одной валит густой дым (это как раз занялась твоя незагашенная сигарета), вдоль низкого заборчика тянутся аккуратно покрашенные скамейки, внизу – торжественно белые, послепасхальные бордюрчики, есть и шесть-семь абсолютно идентичных киосков с пивом, «сникерсами» – ну и, как водится, пирожки с картошкой.

Они непременно должны быть – эти пирожки. Их продает, как правило, какая-нибудь толстоватая, ничем не примечательная женщина лет сорока, хотя, впрочем, ее возраст не имеет абсолютно никакого значения.

До электрички на Киев еще двадцать минут. Времени как раз хватит. Ты почти машинально, не задерживаясь взглядом на продавщице, вынимаешь из кармана мелочь, нетерпеливо постукиваешь высоковатыми для мужских ботинок каблуками, говоришь себе «не сутулься» или что-нибудь в этом роде – и вот пирожок в твоих руках. Ароматный. Горячий. Ты его очень хочешь. Лениво прогуливаясь по платформе, с аппетитом уминаешь вязкое тесто, которое, честно говоря, хорошо лишь тем, что горячее. Пальцы в масле. Жирные губы блестят на ярком майском солнце.

Да на что он мне сдался, думаешь ты и выбрасываешь наполовину съеденный пирожок. Вот когда-то, в детстве, вот то были настоящие пирожки!

17:52. Прибывает киевская электричка. Люди бросаются к вагонам, толкаются с тюками и замурзанными детьми, потому что им уже обрыдла эта венская площадь, и киоски, и мрамор, а ты стоишь, где стоял, и тоскливо за всем этим наблюдаешь.

В эту пору года здесь особенно красиво, думаешь ты. Берешь в руки громкоговоритель, который все время болтался за спиной, набираешь полные легкие воздуха и объявляешь:

– Уважаемые пассажиры! Настойчиво просим вас покупать билеты для проезда в электропоездах в кассах вокзала. Иначе Укржелезнодорожное управление вынуждено будет прибегнуть к крайним мерам и сократить количество электропоездов на линии Киев – Мироновка.

Жанке не нужно покупать билет. Она редко ездит куда-нибудь из Мироновки, хотя большую часть своего времени проводит на вокзале. Сидит себе на лавочке и смотрит на большие механические часы на столбе.

Жанка не какая-нибудь недотыкомка. Если б хотела, то могла бы куда-нибудь и поехать – надолго или хоть на экскурсию. Друзья и родные часто советуют Жанке развеяться, посмотреть мир, но Жанка не чувствует в этом потребности. Где можно увидеть больше, чем на вокзале? Вокзал – это точка пересечения миров. Здесь Жанка следит за временем. Держит его в руках.

– Этот мужчина… – говорит Жанке ее подруга Ирма Ивановна.

– Ты про кого? – Жанка делает вид, будто не понимает.

– Про него… – Ирма Ивановна кивает головой на человека с громкоговорителем. Тот уже в третий раз предупреждает законопослушных пассажиров Украинской железной дороги и грозит им сокращением количества электропоездов на линии Киев – Мироновка. – Такой симпатичный, правда?

– Не знаю. Не замечала.

– Либо брешешь, либо слепая.

Жанка рефлекторно поправляет на переносице очки в толстой оправе.

– Дура ты, Жанка. Сколько времени здесь проводишь, на этом гребаном вокзале, а еще ни разу с ним не заговорила.

– А что он мне может сказать?

– Ой, я тебя умоляю! Разве мужчины для того, чтоб с ними разговаривать?!

– А для чего?

Ирма Ивановна фыркает. Жанка ее нервирует.

– Спорим, ты еще не целовалась! – говорит Ирма Ивановна.

– Не кричи, Ирма. Я семь лет была замужем.

– Ты?! Никогда бы не подумала!

– Разве я тебя прошу, чтоб ты думала?

Часы на столбе показывают 17:45. Через семь минут прибудет электричка из Киева. У Жанки есть еще семь минут.

– А что случилось с твоим мужем? – спрашивает Ирма Ивановна.

Жанка снимает очки, безнадежно уставившись куда-то в пространство перед собой. Ей нечего терять. Остается семь минут.

– Так что с твоим мужем?

– Ничего. Живет себе.

– А ты?

– И я живу.

Пять минут. Жанка чувствует, как ее глаза наливаются красной безнадежностью. В горле спазм, который хочется выкрикнуть, вырыгнуть, выплюнуть из себя либо затолкать так глубоко, чтоб аж потерять сознание от боли.

Три минуты.

– Жанка, а сколько тебе лет? – Ирма Ивановна сегодня удивительно внимательна.

– Много.

Минута. Жанка сжимает кулаки. Ей хочется убежать отсюда как можно быстрее и подальше. Исчезнуть. Не терпеть больше. Закопать себя в землю. Забросить в небо. Сделать хоть что-нибудь. Вырезать свою сердцевину, покрошить на кусочки и скормить голодным псам.

– Слушай, – обижается Ирма Ивановна. – Не хочешь разговаривать, так и скажи. Тоже мне, недотрога.

– Ирма, не обижайся, я не очень хорошо себя чувствую.