Елена Колядина - Кто стрелял в президента

Василий Петрович наклонил голову и секунду поразмышлял.

Потом взглянул в лицо врачу отделения. Та посылала ему мысленные сигналы.

— Похоже, что сочетанная… паталогия… — поймал сигналы Василий Петрович. — Я как раз собирался с вами обсудить этот случай. Случай редчайший. Вернее, не редкий.

— Да уж! — оправившись, закричал Геннадий Павлович. — Из ряда вон случай, ничего не скажешь! Вместо косоглазия грыжу прооперировать! Что в минздраве на это скажут?

Василий Петрович молча уставился на врача отделения.

— То-то я удивился, что за черт, думаю, — наконец, пробормотал он и снова замолк.

— Где моя дочь? — потребовал Геннадий Павлович.

Все встрепенулись и гурьбой вновь пошли в палату.

Люба и Оля сидели в кроватях и ели персиковый компот из покореженной банки.

— Поймите, товарищи родители, грыжа у вашей дочери могла обостриться в любой момент. Это я простыми доступными словами, чтоб вам было понятно, объясняю.

— А нам и так все понятно! — вскинулся Геннадий Павлович. — Мы не дураки.

— А Василий Петрович вашу грыжу…

— Вашу грыжу, вы, наверное, имели в виду? — с упором на «вашу» едко вставил Геннадий Павлович.

— Вашу грыжу, — не дрогнув, продолжила врач, — прооперировал, так сказать превентивно. В целях профилактики. А вы знаете, что в Америке в некоторых клиниках новорожденным детям сразу удаляют червеобразный отросток?

— Нас никакие американские недоразвитые отростки не беспокоили, у нас вообще — девочка, — взвился Геннадий Павлович. — У нас было косоглазие!

— У вас, извините, был букет болезней! Мы вам его уменьшили. И вместо благодарности вы доктора высшей категории убить грозились?

— Теперь жалею, что не убил. Чтоб он других детей не покалечил.

— Василь Петрович дохтор не худой, — встряла санитарка. — В рот не берет! Разве только на день медика приложится.

— Кузьминична, помолчите, — приказала врач. — А девочек мы через недельку еще раз прооперируем. Правда, девочки?

Люба и Оля переглянулись и дружно заплакали в голос.

— Я не хочу-у! — хором вопили они.

Через десять дней Надежда Клавдиевна пробралась в отделение, чтобы помыть Любе волосы. Когда Люба уже сидела на кровати с замотанной в вафельное полотенце головой, в палату вошла санитарка с огромной рыжей клизмой.

Люба скатилась на пол и забилась под кровать. Санитарка принялась вытаскивать ее из-под кровати, тягая за тощую ногу. Люба рыдала и держалась за ножки. Надежда Клавдиевна со слезами упала на четвереньки и принялась умолять:

— Доченька, миленькая, надо! Потерпи! Папа тебе гармошку купит.

— Не хочу гармошку!

Санитарка рывком опрокинула кроватку и воткнула Любе клизму.

— Что вы творите, ей же больно! — завопила Надежда Клавдиевна.

— Уйдите, мамаша, не мешайте работать.

Надежда Клавдиевна ринулась в ординаторскую:

— Что хотите со мной делайте, я останусь с ребенком на ночь!

Врач нахмурилась. Молча перелистала чью-то карточку.

— Хорошо, оставайтесь. Только на одну ночь.

Утром медсестра написала Любе йодом вдоль руки от локтя до ладони: Зефирова.

— Чтоб твой батька, не жаловался, что ребенка перепутали.

А через неделю Люба с восторгом смотрела на себя в зеркало большими серо — зелеными глазами.

— Красавица моя! — сказал Геннадий Павлович.

И вытащил из шкафа новую маленькую гармонь.

Традиция задабривать дочь подарками после каждого контакта с медициной, держалась до того дня, когда Любе исполнилось шестнадцать лет. В день своего совершеннолетия Люба наотрез отказалась ехать к очередному целителю: хватит, все это бессмысленно, я буду жить такой, какой родилась. Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович виновато переглянулись. Собственно, лишь чувство вины перед Любой и заставляло их ездить по стране к целителям, травникам, костоправам и пасторам. Бессчетное количество раз Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович вносили Любу на руках в деревенские избы, в кельи монастырей, в битком набитые концертные залы телепатов и биоэнергетиков. В доме Зефировых на столах, подоконниках и полках не было места от заряженных вещей и талисманов: к ногам Любы прикладывали то коровье масло, «намоленное» бабкой, то тряпку, заговоренную дедом-отшельником. Уповали Зефировы и на официальную медицину: Любе подрезали сухожилия, на месяцы заковывали в корсет. Но решение прекратить изнуряющие силы и кошелек Зефировых поездки Люба приняла после визита в Петербург к заокеанскому пастору.

Пастор принимал в комнате огромной коммунальной квартиры, запутанной, как тяжба о разделе имущества. Он долго читал на иностранном языке отрывки из некой внушительной книги. А потом рывком, так что Надежда Клавдиевна вздрогнула, сдернул Любу с коляски и истово закричал на ломаном русском:

— Идьи, девоч-чка! Ты можешь ходить!

Люба зашаталась и рухнула на пахнущего дезодорантом пастора, увлекая его за собой на истертый паркетный пол. Лежа на священнослужителе, Люба и приняла решение прекратить попытки стать такой, как все.

Эту историю Люба почему-то вспомнила сейчас, когда лежала рядом с Николаем. Он рассеянно выслушал Любу, издал вежливые смешки, помолчал и, наконец, осторожно задал вопрос, ради которого, собственно, и лежал в этой вонючей комнате на омерзительной кровати:

— Слушай, все хотел тебя спросить.

— О чем?

— Как тебе царь наш показался?

Люба недоуменно повращала глазами по серому потолку.

— Мне?

— Ну! Ты же его видела в Кремле?

Люба вспомнила программу «Время».

— Видела, конечно.

— И как тебе впечатление? С бизнесом порядок будет, в конце концов?

— С бизнесом — да, — почему-то твердо сказал Люба.

Николай с облегчением вздохнул.

В силу ограниченности движения и скромного достатка семьи Зефировых, Люба часто смотрела государственное телевидение, что отразилось на ее мышлении в части политики федеральных властей. Но, собравшись с мыслями, Люба, хоть и наивными словами, высказала свое упрямое девичье мнение:

— Все вокруг власти так лебезят. В рот смотрят. За критику благодарят. Не хотят ничего неприятного сообщать, вдруг, думают, гонца с плохой новостью казнят. Послушаешь: пенсии растут, урожай небывалый, очередной кризис преодолели, тишь да гладь, экономика на подъеме!

После этого простодушного политического анализа она примолкла.

— Эх! — расстроился Николай. — Так я и думал. До чего ж страна холуйская! Каждый только о своей заднице думает. Хоть бы кто за столом осмелился в глаза про бардак сказать! Газетки, небось, подкладывают какие нужно, в одном экземпляре, аналитику сраную, липовые опросы населения.

— Ты что? — поразилась Люба, в силу некоторой недоразвитости верившая в телевизионные новости. — Так бывает?