Елена Колядина - Кто стрелял в президента

— Ну, раз жена против переезда, — с сожалением сказал Николай, — придется оставаться.

Сталина Ильясовна с еще большим подозрением поглядела на Николая.

— Значит, честным пирком да за свадебку? — потер руки Каллипигов и компанейски подмигнул Николаю.

— Точно, — подтвердил Николай.

— Вот и ладненько, — сказал Каллипигов. — Тогда, с вашего позволения, я удаляюсь. Дела. Землячка дорогая, не забыла, о чем договаривались?

— Нет, не забыла.

Каллипигов изобразил руками общий салют и ушел с довольным видом. Вслед за ним тактично засобиралась Сталина Ильясовна. Затем, обнявшись с тестем и тещей, удалился Николай.

— Мама, помоги мне помыть голову, — попросила Люба. — Видишь, здесь специальная раковина возле кровати.

Она взахлеб рассказывала Надежде Клавдиевне и Геннадию Павловичу про визит президента. Они дивились на цветы, охали над золотыми часами, дружно подтягивали вслед за Любой песню про младенца-Христа, во время прогулки которого по саду в дверях появился глава государства. Когда Люба, накормленная, с вымытыми волосами, прокапанным в вену лекарством, устало закрыла глаза, Зефировы тихонько удалились.

Перед глазами Любы каруселью крутились желтые и оранжевые цветы, телекамеры, галстук президента, бирюзовые халаты докторов, черные точки и алые спирали. Потом появилось осеннее пожухлое поле. Трава на поле была то ржано-коричневой, как подгоревший на костре хлеб, то тускло-седой, словно чешуя снулой рыбы, лежащей на мокром песке. И слышен был тихий стук дождя, прерывистый, как будто и не дождь это идет, а ходят по крыше веранды лесные птахи, склевывают застрявшую в дранке рябину да залетевшие семена. От этих тихих звуков и вида сырого поля Любе было сладостно, нежно-щемяще. Потому что она знала сквозь сладкую дремоту, что сейчас пойдет, вернее, поплывет над полем, перешагивая через мягкие кочки, склоняясь над паучком, судорожно выбирающимся из лужицы, срывая жесткие зонтики заскорузлых трав. А вдали, за полем, непременно будет река с темной тихой водой, то стальной, как окалина, то красно-бурой от преющей листвы. И Люба вдохнет ее, туманную и прелую, а потом присядет на корточки и опустит руки в холодную воду.

Люба опустилась на колени и взглянула в воду.

«Люба-а, — прошептал кто-то из воды. — Любушка-а»

Люба вздрогнула и открыла глаза.

«Люба, — шепотом звала коляска, — неужто спишь? Все бы спала! Даром, что коляска криком кричит, глаз сомкнуть не может».

«Да ты дрыхла, как сторож рыбосклада», — сонно засмеялась Люба.

«Я? — возмутилась коляска. — Дрыхла?»

«А кто храпел?» — приперла Люба коляску к стенке.

«А я почем знаю? — громким шепотом отпиралась коляска. — Может, телевизор?»

«Попрошу не наговаривать!» — рассердился телевизор.

«Значит, из другой палаты храпели, — спорила коляска. — Из соседней».

«Ладно, из другой», — согласилась со смехом Люба, осторожно разогнула руку с приклеенным лейкопластырем катетером и подмигнула телевизору.

«Болит рука?» — участливым голосом спросила коляска, с тем, чтобы завязать беседу о своих собственных невыносимых мучениях.

«Не болит, просто очень хочется согнуть в локте, устала с вытянутой лежать. А у тебя болит?»

«А как ты думаешь? — с наслаждением заворчала коляска. — Мне ведь пересадку кожи произвели».

«Донором не джип был? — с серьезным видом поинтересовалась Люба. — Ах, нет! Он же вишневый, а тут — какая-то коричневая кожа. Похоже, что от чемодана».

«Шути-шути» — скорбно произнесла коляска.

«Не сердись, колясочка, я любя», — принялась подлизываться Люба.

«Вот и спасай после этого главу страны, — сказала коляска. — А тебе за это — ни спасибо, ни насрать!.. Одни насмешки».

«Так это ты президента спасла? — вскрикнула Люба. — А я думаю, кто? По телевизору все какую-то Зефирову называют».

«Вон ты как заговорила», — обиженно протянула коляска.

«Я же шучу, — Люба повернулась на бок и погладила коляску по поручню. — Колясочка, миленькая, ты самый мой верный друг! Прости, что пришлось из-за меня натерпеться».

«Именно, что натерпеться. Знаешь, какую подлость я пережила?»

«Какую?»

«Пуля-дура в глаза врала, что знать меня не знает, никого не убивала, и вообще она — холостая, и в тот день дома сидела, пистолет может подтвердить».

«Да ты что?» — поразилась Люба.

«Вот и верь после этого людям, — заключила коляска. — О-о, я такого натерпелась, что до конца жизни не усну. Не чаяла живой из машины вырваться!»

«Почему?» — удивилась Люба.

«Каллипигов ведь приказал всех свидетелей… ой, не могу… ликвидировать».

«Что значит — всех? — вытаращила глаза Люба. — Как — ликвидировать?»

«И тебя, и меня, и зрителей всех, и Васютку, и того, в тапочках на босу ногу»

«Как это? — недоверчиво сказала Люба. — Ты что-то напутала. Тебе это в бреду приблазилось».

«Ничего подобного! — сказала коляска. — Того психического, который стрелял, уже ликвидировали!»

«Не может этого быть, — твердо сказала Люба. — Ведь должно быть какое-то следствие, суд?»

«Теперь я на очереди, — скорбно сказала коляска и опасливо оглянулась. — Смерти я не боюсь. Смерть не страшна, с ней не раз я встречалась в боях! Но как ты без меня управляться будешь? Вот о чем мое беспокойство».

Мысль коляски о том, что ее, инвалидную коляску, вот-вот придут уничтожать спецслужбы, Любу насмешила, а оттого и успокоила: «Сочиняет колясочка. Ну, кому она нужна? Каллипигова приплела. Каллипигов — честный, преданный, порядочный человек, иначе разве смог бы он работать рядом с президентом? Нет, ерунда это. Коляскины фантазии».

«Тогда тебе нужно быть поосторожнее, — сделав серьезное лицо, участливо сказала Люба. — Ты уж береги себя!»

Коляска помолчала и вдруг произнесла со слезой в голосе:

«С оранжевой колбасой мучусь. Никак оранжевая колбаса не похожа на мои чувства».

«Какая оранжевая колбаса?» — переспросила Любовь.

«Я песни стала сочинять, — небрежно бросила коляска. — Видимо, после ранения открылся дар».

«Ух, ты! — удивилась Люба. — А причем здесь колбаса?»

«Это метафора. Помнишь, как Леонид Яковлевич учил? Мои песни будет яркими, образными, метафоричными».

«Будут? — понимающе качнула головой Люба. — Значит, пока их еще нет?»

«Первую начала сочинять. И вся в творческих муках. Ну никак оранжевая колбаса не вяжется с моей гибельной любовью».

«Гибельной? Понимаю. А ты без колбасы не пробовала?»

«У колбасы свежая неизбитая рифма: колбаса — я шла боса».

«Круто!» — сказала Люба.

«Оранжевая, чтоб необычно было. Ну чего интересного, если колбаса — полукопченая первого сорта?»

«Ничего интересного», — согласилась Люба.

«А оранжевая — тут тебе и настроение, и сжигающая страсть, — сказала коляска со слезой в голосе, — все, как у нас с джипом».