Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]

Он отодвинулся от окна, когда Гулетта принесла блюдо с крабами.

— Почему все они останавливаются перед окном? — спрашивает он.

— Они рассматривают картинку, которую нарисовали этой ночью на противоположной стене. Ты не видел?

Тон снова подошел к окну. Между ног остановившейся женщины видна теперь часть фасада. Граффити изображает черную подводную лодку в виде фаллоса, который выпускает свои торпеды в ярко-красный рот.

— Не слишком красиво, — говорит Тон.

— Да, рот плохо нарисован. Зато «Саратов» очень похож.

— Я никогда его так не видел.

— Просто ты его хорошенько не рассматривал. Впрочем, все подводные лодки на это похожи.

Тон никогда не думал о подобном сравнении. В последующие дни он стал смотреть на «Саратов» другими глазами. При наличии воображения носовая часть подводного судна напоминает негроидный половой член, вытянутый в чудовищной эрекции. Соленой воде, ласкающей его бока, запаху прилива, сладострастному полету морских птиц тоже сообщается тогда что-то чувственное и первобытное. Но сознание посетителей остается закрытым для этого видения. Стиснув зубы, с суровыми лицами они карабкаются на сходни, чтобы затем опуститься в гроб из металла, ощущая вдоль хребта смертельную дрожь.

Закончив работу, Люка как всегда припарковал грузовичок транспортного агентства под единственным каштаном площади Мартир. Затем он отправился выпить анисового ликера к Беберу, со времени закрытия «Медузы» удвоившему свою клиентуру.

Толкнув дверь, он видит у стойки Макса, который с мрачной физиономией и упрямым взглядом человека, принявшего решение с кем-то расквитаться, ждет его перед пустым стаканом. Они не виделись со времени несчастного случая, и Люка не знает, как себя вести.

— Привет, — говорит он, приближаясь. — Ты выглядишь вполне здоровым.

— Как видишь.

— Ты не представляешь, какой шок я пережил, когда сбил тебя. Я после этого несколько недель спать не мог.

— Ты даже не навестил меня в больнице.

— Да, правда, но у меня же были о тебе известия от Буффало. Надо сказать, в тот день ты пер напролом, как слепой бык. Никто не смог бы с тобой разминуться.

— Я пришел к тебе не жаловаться на жизнь, Люка. Я только хотел попросить тебя об услуге. Это насчет твоего грузовичка. Маленький переезд.

— Мебель?

— Нет, книги. Пятнадцать ящиков. Но, предупреждаю, они тяжелые. Это толстые словари.

— А ехать куда?

— Недалеко, на берег.

— Ты хочешь отвезти пятнадцать ящиков книг на камни?

— Да. Ты согласен?

— Конечно. Я ведь твой должник. Но все же это забавная идея.

Они осушают несколько стаканов, беседуя о лете. Но вскоре разговором завладевает «Саратов».

— Люди уже не те с тех пор, как он прибыл, — говорит Люка. — Можно сказать, у них теперь совсем другие заботы. Слушай, знаешь, что мне видится, когда я, прищурившись, смотрю на него издалека? Кинжал, весь черный от крови, который бросили в лужу после преступления. Наверное, я читаю слишком много детективов.

— Каждый видит его по-своему, — говорит Макс.

Колющие и режущие слова со свистом вонзаются в его память: «kandjar», «criss», «navaja» [10] Kandjar, criss, navaja — ятаган, малайский нож, наваха (фр.). … Его сотрясает на каждом слоге, как если бы он получал удары лезвием в самое сердце.

Когда они въезжают на пляж, Макс незаметно достает пластмассовую канистру, которую он спрятал за ящиками. Небольшие волны совсем рядом перекатывают гальку, она блестит в мягком вечернем свете.

— Книги, я доставлял их тоннами, — говорит Люка, выгружая ящики, — но это первый случай, когда меня просят привезти их на берег моря. Их и правда слишком много. Не знаешь, что сними делать. В каждую поездку книготорговцы кладут их мне целыми пачками, даже не пролистав.

Он ставит последний ящик на другие, в беспорядке нагроможденные у моря, рокочущие волны которого подкатывают все ближе. Его работа закончена, и у него нет никаких причин задерживаться.

— Пока, — бросает он. — И постарайся не считать ворон, когда переходишь улицу.

— Счастливо и спасибо, — говорит Макс.

Грузовичок удаляется, буксуя в глубоком песке. Макс ждет, пока он исчезнет, прежде чем открыть канистру с бензином и полить ящики.

Первые огоньки уже окружили картонные коробки оранжевым ореолом. Это мягкие безобидные огоньки, которые танцуют, протягивая руки к небу. В течение нескольких секунд конструкция остается невредимой в их объятиях. А затем пламя изгибается острыми жалами, меняет цвет, вгрызается в чернеющий картон. Когда оно добирается до обложек словарей, его яростные язычки окрашиваются в фосфоресцирующий зеленый и голубой электрик.

Слова начинают слабо попискивать. Плотная бумага мгновение сопротивляется жару, но пики огня уже пронзили форзацы.

Дым от сожженных книг омрачает души, говорил отец Макса. Но что есть книга, как не принесенные в жертву красивые деревья, немного типографской краски и клея и вечная иллюзия знания? Слова, всегда раболепствующие перед идеей, слова-шлюхи, слова-наемники, слова-шантажисты. Макс испытывает величайшую радость, слушая, как они скулят.

Пылающий костер освещает берег и длинной дорожкой отражается в море. Столбцы слов валятся в гудящий жар, прокаленные до корней. Они дрожат среди гальки, превращаются в серый пепел, уносимый ветром.

Макс дожидается, когда волны достигнут костра. Только тогда он поворачивается спиной и поднимается к причалам. Гора раскаленных словарей рушится в клубах дыма. Над обугленными останками слов плещутся флаги пены.

Так как свет на лестнице не работает, Макс пользуется зажигалкой, чтобы преодолеть подъем. Перед дверью в свою комнату он различает лежащую на полу фигуру. Он приседает на корточки, приближает начинающую жечь ему пальцы зажигалку к лицу.

Из-за коротко остриженных волос и кругов под глазами ему не сразу удается узнать Ким. На ней нечто вроде выцветшей пижамы, источающей сильный запах пота.

Макс бесшумно открывает дверь, зажигает свет и тихонько втягивает девушку вовнутрь. Она просыпается, только когда он подкладывает ей под голову подушку.

Она спрашивает его, который час, он показывает ей циферблат своих часов. Она спешит задать ему еще множество вопросов. Максу не удается ей ответить. Его горло больше не способно произвести ни звука. Жестами он старается дать ей понять, что у него пропал голос, но Ким только смотрит на него большими округлившимися глазами.

Он отыскивает клочок бумаги, карандаш и пишет ей, что он страдает потерей голоса. При попытке составить фразу он испытывает сумасшедшую боль. Месть слов ужасна.

Они устроились с крепким кофе за столом, друг напротив друга. Ким прикончила целый батон и остатки паштета. Макс собрал листки бумаги, вдоль и поперек испещренные репликами.