Светлана Василенко - Дурочка

Они летели за ней черной стаей, злобно кричали. Гнали ее долго, до самого дома.

Забежала в незнакомый дом без стука. Вошла в первую комнату – никого. Вошла во вторую – никого. На столе увидела миски, в мисках – горячие щи. Хлеб нарезан. Протянула руку к хлебу. Отдернула. Сглотнула слюну.

Кто-то закашлял под полом. Посмотрела Ганна: погреб. Потянула за крышку.

Три мужика с ружьями да три бабы с ребятами испуганно смотрели на нее.

– Ратуйте, люди, ратуйте! – вдруг пронзительно закричала одна баба. – Грабят! – замахнулась топором на Ганну.

Ганна со страху захлопнула крышку, побежала вон из дома. Бежала через огороды, а вслед ей неслось:

– Ратуйте, люди, ратуйте! – Баба стояла на соломенной крыше, размахивая цветастым платком.

И кто-то бил в рельс, как на пожаре.

Пробиралась через поле. Вдруг увидела: мальчик с девочкой поле пашут. Мальчик в плуг впрягся вместо лошади. Девочка за плугом идет, кроха совсем, от усталости падает.

– Устала я, братик, пить хочу, – пожаловалась кроха.

– Еще круг пройдем, Маша, тогда и напьешься.

– Не могу, Ваня. Мочи нет…

Подошла Ганна к крохе, перехватила ручки плуга. Широким шагом пошла за мальчиком. Мальчик оглянулся, заулыбался:

– И-го-го! – взбрыкнул он по-лошадиному, пошел быстрее.

Ганна засмеялась.

Сидели у вечернего костра. Мальчик картофелины пек, проверял прутиком, испеклись или нет, снова в костер их закатывал.

– Мать с отцом неделю назад забрали. И брата старшего забрали. Остались мы с Машей одни. Сказали, и нас отвезут куда-то. На машине, сказали, повезут, на настоящей. Да вот что-то не едут. Может, забудут про нас? Кто кормить нас зимой будет? Вот и пашем… Машка, не спи!

Маша заснула на руках у Ганны. Ганна закутала ее в свой платок. Прижала к себе.

Ослепили вдруг фары. Дети вскочили. Подъехала машина.

Вышел шофер из машины:

– Беклемишевы?

– Мы, – сказал мальчик.

– Поехали.

– Картохи еще не спеклись. Подождите, – попросил мальчик.

– Некогда ждать. Там накормят.

Ганна стояла, Машу на руках держала. Мальчик сказал:

– Поехали с нами. Покатаешься.

Сели в машину, поехали. На дорогу смотрели.

– Здорово, да? – оглянулся на Ганну мальчик.

Та кивнула счастливо.

– Заяц, заяц! – закричал мальчик. – Быстро едем.

– За час доедем, – ответил шофер.

– А куда вы нас везете?

– А вы что, не знаете? В детдом. В соседнее село, где глухонемые.

Ганна стала стучать кулаком по стеклу.

– Ты чего? – спросил шофер. – На двор хочешь?

Остановились. Ганна в лесок побежала. Шофер и мальчик у колеса стояли, журчали. Разговаривали.

– А там хорошо, в детдоме? – спрашивал мальчик.

– Кормят там хорошо.

– Это главное, – сказал, как большой, мальчик.

Ганна бежала по полю. Убегала.

– Девочка! Вернись! Вернись! Поехали! – кричали ей.

Полоснули фарами. Перед Ганной ее огромная тень бежала.

Уехали.

Подошла к дому. Села на порог. Постучать не решилась. Долго сидела. Вышла хозяйка помои вылить. Увидела Ганну:

– Ох, напугала! Ты что тут, девочка, сидишь так поздно? Тут, девочка, сидеть нельзя.

Ганна встала, не уходила.

– Тебе ночевать негде? – догадалась женщина. – Ладно, переночуй пока в хлеву.

Услышала мужской голос, крикнула голосу:

– Сейчас приду!

Завела Ганну в хлев. Вылила помои свинье.

В темноте пошла Ганна на хлюпающий звук. Свинья, громко чавкая, ела из корыта помои. Ганна села рядом. Взяла из корыта корку, начала жевать. Потом выловила картофелину. Съела.

Утром Ганна таскала в поле снопы. Помогала хозяевам.

Хозяйка стояла на стогу, улыбаясь, сказала мужу:

– А хорошая девочка. Может, себе оставим?

Муж хмуро молчал. Потом сказал:

– Картошку пошли копать, болтаешь… Мне ночью на работу.

– Ночью? – встрепенулась хозяйка.

– Банда кулацкая в нашем районе объявилась. Лешка Орляк атаманом у них.

– Лешка? Он же такой тихоня был…

– Он и сейчас негромкий. Тихо убивает!

Ганна собирала в ведро картошку. Хозяин выкапывал. Хмуро, неотступно глядел на Ганну сверху. Ганна поднимала голову: видела шрам на его лице, – глаза испуганно опускала.

Вечером ужинали. Ганне налили молока, дали хлеба. Усталая, ела Ганна. Хозяин ушел за перегородку.

Вышел в форме НКВД. Ганна его узнала: он тетку Харыту арестовывал.

– Ну, я пошел.

– С Богом, – перекрестила его хозяйка. – А мы с девочкой спать будем укладываться.

– Девочку закроешь в хлеву, – строго сказал хозяин. – Нечего баловать.

Ночью, когда Ганна спала, открылась вдруг дверь. Ганна проснулась. Тихо, крадучись вошел в хлев хозяин. Невидяще шел, на ощупь. Ганна привстала, отползла. Хозяин оглянулся, пошел на шорох. Ганна встала, попятилась, забилась в угол. Спрятаться больше было негде. Хозяин подошел к ней.

– Вот ты где, – прошептал, – Ганна.

Ганна вздрогнула, имя свое услышав.

– Я тебя сразу узнал. Ты из детдома. Сегодня справки навел. Ты там делов наделала!

Ганна от его слов вздрагивала, как от ударов.

– Я тебя должен сдать.

Ганна от ужаса закрыла лицо руками.

– Но я не сдам тебя.

Ганна удивленно взглянула на него.

– Я не зверь! – закричал. – Я не зверь! Я не хочу быть зверем! Вы думаете, что мы звери? А мы люди, мы такие же, как вы! Люди мы! Люди! – Он вдруг заплакал. – Мы такие же люди!

Он плакал. Ганна гладила его, успокаивая.

Потом легко пошла к двери. Открыла. Встала на пороге. Он поднял глаза.

– Ты куда? Ты будешь жить с нами. Не в хлеву. В доме. У нас детей нет. Ты нам дочкой будешь. Хозяйка – матерью будет. Я – отцом.

Ганна покачала головой: нет.

– Гребуешь? Даже ты брезгуешь… – опустил он голову.

Ганна вышла и пошла по пустынной дороге.

– Стой! – закричал хозяин. – Вернись!

Она побежала.

Под утро Ганна у дороги легла, в теплой пыли, уснула.

По дороге верблюд шел. Шел – будто плыл, повозку вез. На козлах Канарейки сидели, муж и жена, – волос желт, лица конопаты, с утра – еще солнце не встало – уже пьянехоньки. Сидят в обнимку, песни поют.

Увидела Канарейка Ганну, крикнула верблюду:

– Тпр-р-ру! Стой, Сулеймен!!!

Верблюд не останавливался: не понимал по-русски.

– Тпр-р-ру! Я кому сказала! Який ты! Басурман! – натянула изо всех сил вожжи. – Стой! Дьявол!

Верблюд поглядел на нее бархатным басурманским глазом, встал.

Подошли к Ганне. Ганна крепко спала. Потрясли. Ганна не проснулась.

– Мертвая? – Канарейка мужа спросила.

– …ртвая… – лыка не вязал.

– Берись за ноги, я за руки. Кидай в повозку!

Закинули спящую Ганну в повозку. Дальше поехали.

Спит, не проснется Ганна, снится ей: лежит где-то, на мягком. Куда-то едет. Хорошо. Только запах сладкий душит, к горлу подступает.