Олжас Жанайдаров - В середине дождя

Через неделю, сдав очередной экзамен зимней сессии, я зашел в магазин. У меня возникло желание что-нибудь купить. Что-нибудь в подарок Ане. Я прошел в отдел игрушек и взял огромного кота.

Я был спокоен. Я был счастлив. Я был полон надежд и планов.

В начале февраля наше общение с Аней внезапно прекратилось. Я не мог с ней связаться. Я звонил два дня подряд — мобильный телефон был недоступен. Послал несколько сообщений. Написал по электронной почте письмо. Затем еще одно.

Она не отвечала.

Шестого февраля в моей квартире раздался телефонный звонок. Это был брат Ани. Он попросил меня к телефону. После того, как я сказал, что слушаю, он сделал паузу, а затем сообщил, что пять дней назад Аня погибла.

Аню сбил автомобиль, когда она стояла на автобусной остановке. Пьяный водитель на машине вылетел на тротуар, протаранил остановку с людьми и врезался в фонарный столб. Аня погибла на месте. Кроме нее больше никто не пострадал. В машине сработала подушка безопасности, и водитель отделался легкими ушибами.

Похороны состоялись на третий день. Брат Ани сообщил мне, где находится ее могила, назвав участок и номер места на питерском кладбище.

Павел узнал обо мне случайно, когда разбирал Анины вещи. В ящике стола он нашел распечатку нашей с Аней переписки по электронной почте. Она бережно хранила эти листы в отдельной папке.

Прощаясь, он оставил номер своего телефона. "Если понадоблюсь, ты сможешь меня найти. Звони в любое время" — сказал Павел. Я ответил "Да". Потом положил трубку.

За весь разговор я произнес всего несколько слов.

Смерти нет.

Смерти нет.

В детстве я в это свято верил. Как раз тогда, лет в десять, я прочитал рассказ О. Генри "Последний лист". Героиня истории, девушка, прикованная тяжелой болезнью к постели, была уверена, что умрет тогда, когда в окне с дерева упадет последний осенний лист. Тогда ее добрый друг, старый художник, втайне нарисовал и прикрепил на этом дереве бумажную копию листочка, которую не смог бы сорвать ни один ветер. Девушка вылечилась, и я уверовал в то, что смерть можно перехитрить, подчинить своей воле. Смерть не наступит, пока не упадет последний лист. Ее можно предотвратить, если сложить тысячу бумажных журавлей или раскрутить Землю, как это сделал Супермен, в обратную сторону. Она существует только в газетах, книгах и фильмах, и не имеет к твоему миру никакого отношения.

Но смерть есть.

Смерть есть.

Две недели я не ходил в институт. Я не хотел никого видеть, ни единого лица. Хотелось закрыть глаза и стать слепым. Хотелось закрыть уши и стать глухим. Я никогда не отличался разговорчивостью — в те дни я был нем, я замолк.

Я выходил из дома рано утром и в течение многих часов бесцельно бродил по улицам. Выбирал тихие улицы и пустые переулки, прятался во дворах, направлялся в глухие скверы — и медленно вышагивал километр за километром. Иногда останавливался и садился на лавку. Было холодно, я дышал открытым ртом, изо рта шел пар, я вставал и шел дальше.

Когда уставал, заходил в кафе. Я садился у окна и пил чай. Я смотрел в окно, там ездили автомобили, ходили люди, но я их не видел. Мне приносили счет, я расплачивался и снова выходил на улицу.

Иногда забредал в кинотеатр. Я выбирал самый скучный и длинный фильм, покупал билет. Садился подальше от всех зрителей и невидящим взглядом смотрел кино. В те дни я посмотрел с десяток фильмов, но не помню ни их названий, ни содержания. Помню лишь темный кинозал и голоса сотен разных актеров и актрис. Бессмысленные голоса.

Я часто приходил в бассейн и подолгу плавал. Плыл по пустой дорожке до изнеможения. В конце нырял и, задержав дыхание, опускался ко дну. Проходила минута, полторы — я выныривал наверх. Прислонялся лбом к холодному кафелю и часто дышал.

В те дни мне домой позвонил лишь один человек, одногруппник. Спросил, почему я перестал ходить в институт, и сострил на этот счет. Я тут же положил трубку. Непроизвольно. Я не мог слышать чей-то смех в этот момент. Я не мог ощущать чьи-то эмоции. Меня распирала боль, и любой контакт с внешним миром для меня был как соприкосновение с оголенным электропроводом.

Я тогда положил трубку, а в моих ушах еще звучал его смех. Телефон зазвонил вновь, я не поднимал трубку. Я подошел к окну и стал смотреть на канал. Затем резко повернулся и, открыв ящик стола, вывалил наружу ворох пивных этикеток. Вышел с ними на балкон и, щелкнув зажигалкой, стал поджигать одну этикетку за другой. За час я сжег всю свою коллекцию. Потом собрал в совок пепел, смешанный со снегом, и выбросил в мусорное ведро.

Той ночью я стоял у окна и смотрел, как падает на улице снег.

Это случилось на исходе той второй недели. Бродя по окраинным улицам, я наткнулся на четырнадцатиэтажный дом. Уже стемнело, у подъезда горел лишь один фонарь. Я остановился и начал вглядываться в темноту, пытаясь вспомнить, откуда я пришел, и понять, куда мне следует идти дальше. На улице не было ни души. Во всем доме был потушен свет, но из квартир доносились голоса. Я догадался: у жителей отключили электричество.

Поддавшись неведомому порыву, я направился к двери подъезда. Открыв дверь с обесточенным домофоном, пешком стал подниматься наверх. Я поднимался, ступенька за ступенькой, не останавливаясь, все выше и выше. Дойдя до последнего этажа и увидев чердачную лестницу, я полез вверх. Добравшись до конца, открыл дверь и оказался на крыше.

Меня обдал порыв сильного ветра. Я медленно подошел к парапету. Отсюда был виден весь район. Были видны дома ближние и дальние, светлые, были видны улицы и автомобили. А я внезапно вспомнил, как точно так же, весной, стоял на крыше питерского дома вместе с Аней. Как она взяла меня за руку…

И здесь со мной что-то произошло. Я не плакал, узнав о смерти Ани. И когда рассказывал об этом матери — не плакал. Я не плакал вообще.

Но тут я ощутил, как на моих глазах выступили слезы, выступили неожиданно, помимо моей воли. И я разрыдался. Разрыдался всерьез.

Здесь на высоте, в окружающем меня безмолвии, в темноте и одиночестве, я дал волю своей боли. Дул холодный ветер, я сидел, сжимал кулаки и плакал. Слезы леденели, щеки мерзли, но я не вытирал лица. Я сидел на корточках, прислонясь спиной к парапету, плакал и глядел в звездное небо.

Зачем Аня умерла? Я не мог понять, почему это произошло. Этого не должно было быть. Это неправильно. Это несправедливо. Я задавался вечным вопросом — почему именно она? Нам еще столько надо было друг другу рассказать. Нам еще столько нужно было вместе сделать.

Я в первый раз испытал потерю близкого человека. В те дни я понял, что ты становишься взрослым, когда теряешь близкого человека. Но это слишком высокая цена за право стать старше.