Виктор Солодчук - Совпалыч

— Спокойно, — сказал Иваныч. — Кажется, я знаю, кто это может быть.

Из-за жестяного гребня показалась лысая голова, а затем и весь Журавлев.

— Иван Иванович! — обрадовался он. — Как я рад вас видеть! Брожу как февральский медведь. Внизу общий траур — вещи собирают. А у меня вещей нет, — язык Журавлева слегка заплетался. — Зато есть «Леприконс» двенадцатилетней выдержки, сегодня в редакции подарили. Денег не дали, что характерно, а виски не пожалели. Вот, — писатель поставил бутылку на крыльцо. — Литр! Ну, почти литр. Добрый вечер, — заметил он Саблина.

— Позвольте вас познакомить, — сказал Иваныч. — Журавлев, писатель. Саблин, впередсмотрящий.

— Очень приятно, — трезвым голосом произнес Журавлев. — Ну, так что насчет «Леприконса»? Составите компанию?

— С удовольствием, — ответил Саблин. — Вы весьма своевременно появились. Как будто знали.

— Может, и знал, — кивнул писатель. — У меня на чердаке было такое чувство, что я не случайно сюда иду.

— Наш человек! — сказал Иваныч и снял чайник с огня.

Несмотря на изображенную на гербе московского района «Сокол» хищную птицу, поселок получил название вовсе не в ее честь. Московские соколы гнездятся не там, а в окрестностях Университета, на Лосином острове и на улице Радио. Однажды на Гороховом поле Романову свалился под ноги желторотый птенец пустельги. Вспоминая тот случай, Арсений обычно повторял слова профессора-орнитолога, у которого тогда спрашивал совета — как выхаживать малыша. «Судя по тому, что он вывалился из гнезда, ему ничем не помочь, — ответил профессор. — Если птица не хочет жить, она жить не будет». Птенец, и в самом деле, отвергал смешанные с шерстью кусочки сырого мяса, пытался выпрыгнуть из корзинки и, в конце концов, затих навсегда. А московский район назван в честь генерала по фамилии Сокол, разводившего породистых свиней.

Открыть окно, отогнуть решетку и слезть по водосточной трубе с третьего этажа порой бывает проще, чем заполнить опросник из пятисот с липшим пунктов. Свернув со Стеклянной площади в Деревянный переулок, Арсений нашел Оловянную улицу и стал отсчитывать номера домов. Найдя одиннадцатый — добротное семиэтажное строение эпохи развитого тоталитаризма — он вспомнил о просьбе принести попить, выбрал из карманов последние монетки и купил бутылку минеральной воды «Дао». Двухлитровая емкость была выполнена в форме тыквы-горлянки, которую каждый уважавший себя древний мастер носил на кончике посоха.

Как только Романов переступил порог квартиры, его шею обвили тонкие руки. Не сказав ни слова, Кузя повела Арсения в комнату, где горели свечи, звучала музыка и пахло чем-то таким, от чего кружилась голова. Дальше все понеслось молча и со стремительным ускорением. Тела сплелись упругими змеями, и небо опустилось на землю.

Когда испарилась последняя капля пота, было уже раннее утро. Романов аккуратно курил в форточку первую за ночь сигарету, а завернутая в простыню Кузя гасила уже не нужные свечи.

— Ты только это принес попить? — кивнула она на тыкву-горлянку. — Вообще-то, я имела в виду что-то типа шампанского. Несовпалыч случился.

— Если честно, у меня денег нет, — признался Романов. — А так-то я понял, что ты имеешь в виду.

— Зачем тогда принес воду, если понял? — Кузя выглядела огорченной.

— Разбавить ситуацию, — попытался пошутить Арсений. Чувствуя, что Кузя огорчена, он как на духу описал ей свои жизненные обстоятельства, от отъезда Веры до сегодняшней энцефалограммы.

— Ты сказал, что работаешь финансовым консультантом.

— Ну, это только так называется, а на самом деле это что-то другое, — мямлил потрясенный резкой переменой атмосферы Арсений. — Я только с завтрашнего дня начинаю там работать. Да и какая разница?

— Послушай, — холодно сказала Кузя. — Давай теперь в мою игру поиграем, хорошо? Я тебе буду рассказывать историю. И постараюсь сделать так, чтобы у тебя были все основания после первой фразы сказать: «Это хорошо», а после второй: «Это плохо». Например — летел самолет, он был новенький.

— Это хорошо, — понял правила игры Романов.

— У самолета отказал мотор, — продолжила Кузя, — это плохо. У летчика был парашют, это хорошо. Но парашют не раскрылся, это плохо. Внизу оказалась большая копна сена, это хорошо. Из копны торчали вилы, это плохо. На вилы летчик не попал, это хорошо. И на копну летчик не попал. Понял смысл? Тогда слушай другую историю, — Кузя чуть провернула крышку минералки и продолжила говорить под противное шипение. — Жила-была красивая девочка, ее родители заботились о ней.

— Это хорошо, — сказал Романов.

— Когда девочка подросла, родители разошлись.

— Это плохо.

— Девочка еще немного подросла и полюбила талантливого человека, почти гения.

— Это хорошо.

— У него не было денег, потому что он много пил.

— Это плохо.

— Ей пришлось зарабатывать деньги самой.

— Это хорошо.

— Деньги ей давали поклонники, с которыми она спала. Ну, отвечай!

— Это плохо.

— Теперь она могла прокормить и себя и своего возлюбленного.

— Это хорошо.

— Почти гений узнал о ней больше, чем смог простить, и оставил ее.

— Это плохо.

— Она поняла, что никогда не полюбит человека, который не сможет купить ей все, что она хочет.

— Это хорошо? — спросил Арсений.

— Это правильно, — совершенно спокойным голосом сказала Кузя. — Кстати, я в зоопарке перчатки потеряла. Давай спать.

— Я пойду, — окаменевшими руками Арсений натянул брюки.

— Пока, — сказала Кузя. — Но в палычи мы все равно будем играть, правда?

— Да, — солгал Романов.

— Так вы капитан или впередсмотрящий? — спросил Журавлев. — Непонятно.

— Вас что-то смущает? Капитан — это обычное звание, — перебиравший струны Саблин пожал плечами.

— А смотрящий вперед — необычное призвание, — вмешался Иваныч. — Я, между прочим, тоже впередсмотрящий. Настоящий островной виски, честное слово. И литр — отличный объем. Пой дальше Саблин, соскучился я по твоим песням.

Давно уже вынесли дубовый столик на воздух, троица восседала в окружении фикусов и кротонов, и единственным источником света была полная луна. Журавлев смотрел на нее сквозь стакан, где «Леприконс» рисовал на стенках масляные картины.

Сначала губы лишь беззвучно шевелились, угадывая слова, но когда зазвучал припев, Журавлев с Иванычем в один голос затянули:

— Аллилуйя, Аллилуйя!

— Саблин, выпей, — Иваныч поднес стакан к губам поющего.

— Ни родины, ни флага, — пробормотал впередсмотрящий, быстро сделал большой глоток и продолжил петь. Журавлеву даже показалось, что песня не прервалась ни на миг. Причина такого феномена, рассудил он, заключается в том, что литр виски и трое мужчин создают идеальную пропорцию, наподобие золотого сечения.