Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

В одно мгновение завеса разорвалась, и они тотчас увидели, что находятся во дворце, где яркий свет умерялся фиолетовыми кружевами. В приемной было много народу Высшего Церемониального Качества. Здесь были трясущиеся старики, с плеч которых уже ниспадали роскошные саваны и которые готовились перед зеркалами к тому, чтобы сорвать кожу с черепов; здесь были плоскогрудые дамы, соломенные куклы в треуголках, послы со шпагами черного золота, здесь стоял аромат шелестящего розмарина, а оркестр скелетов играл под сурдинку марш погребальной бюрократии. И с торжественной медлительностью опираясь на серебряный жезл, увитый крепом, элегантный дворецкий во фраке с серебряными черепами, вышитыми на отворотах, благоговейно объявил согнувшимся в поклоне присутствующим:

— Его сиятельство граф Гнилая-Душонка принял Последнее Причастие из рук Его Преосвященства, Епископа Закрой-Глаза-Навеки.

Спины подобострастно согнулись.

— Он идет. Он будет присутствовать при смерти бедняги.

И оба, тонкие, как призрачные клинки, прошли сквозь стену и в спальне графа стали у изголовья кровати, на которой умирающий дворянин дышал уже с трудом, в то время как Епископ с ободряющей мягкостью, требуемой кодексом святых, шептал ему:

— Смиритесь, сын мой. В скором времени вы будете на небесах.

— На небесах? — усомнился граф, выражая отчаяние так, как подобает хорошо воспитанному человеку, и внимательно следя за появлением малейшей складочки на простыне, чтобы ее разгладить. — Дорого бы я дал, чтобы уверовать в небеса, Ваше Преосвященство. И представить себе ничего этого не могу! Да и что я сделал такого, чтобы заслужить небесное блаженство? Я почти всю ночь глаз не сомкнул: я опять и опять возвращался мысленно в прошлое — я пытался вспомнить, какое добро я сделал в своей жизни. Ничего я не сделал, Ваше Преосвященство! Ни Добра, ни Зла. Только разные пустяки.

И он заплакал, задыхаясь в приступе малодушия:

— Ваше Преосвященство не знает магического слова, которое зачеркнуло бы то, что я ничего не сделал… или же выдумало бы то, чего я не сделал. А я страдаю от угрызений совести. Ах, если бы можно было начать жизнь сначала!.. Чтобы творить только Зло… А сейчас я смог бы покаяться!

Епископ решил перейти к обычным утешительным формулам.

— Милосердие божие безгранично.

— Сколько бы я ни напрягал свою память, я вспоминаю только равнодушных женщин с голыми ножками, мелкое — мошенничество, воровство сигар в гостиных друзей. Неужели я никого не убил? Не изнасиловал ни одну девочку? Не запятнал кровавым преступлением ни одно весеннее утро? Нет, ничего этого не было. Пусть мне принесут таз с грязной водой: я хочу запачкать руки! И покаяться хоть в каком-нибудь преступлении!

Опечаленный Мы-я («Разве она в самом деле была горбатенькая?») на цыпочках вышел из комнаты в ту самую минуту, когда Епископ снова воззвал к умирающему с ложной многозначительностью:

— Бог в своей безграничной мудрости («Мудрости или милосердии? Кажется, я ошибся…» — с неудовольствием подумал он — подумал о том, что уже не отличается той уверенностью, какой отличался в былые времена).

А там, за стенами спальни, собравшиеся рассказывали анекдоты. Но все шушукавшиеся разом умолкли, когда вошел дворецкий, лицо которого выражало глубокую скорбь:

— Сеньоры! Его сиятельство граф Гнилая-Душонка испустил последний вздох.

И чтобы выделить графа среди других смертных, не обладающих гербами, добавил:

— Усоп.

Вслед за ним в дверях показался Епископ Закрой-Глаза-Навеки, величественно воздев руки и сияя от сознания того, что он жив, что, быть может, не умрет никогда.

— Всевышний принял в свое лоно благородную душу графа Гнилая-Душонка. Это была поучительная кончина. Оплачем же его и попросим для него милосердия у Господа. (У бога множество глаз и ушей!)

Все придворные согнулись, чтобы спрятать сухие глаза, не желавшие увлажняться слезами. Не притворялась одна лишь графиня — она даже не скрывала выстраданной радости сознания того, что она свободна. Но чтобы скрыть чувства, которые могли бы шокировать остальных, она принялась громко молиться:

— Пресвятая Богородице… Отче наш, иже…

А в это время Мы-я и Ты-никто возвращались во мглу при свете истины, уравнивающем все, сущее на небе, на земле и в аду.

Тревожные известия стали поступать в Центральный Орган по предотвращению всевозможных покушений на Всемирную Тоску, каковая на Общепланетном Конгрессе была объявлена истинной и опаснейшей угрозой, нависшей над современной Цивилизацией. Вначале люди не шли дальше мелких акций, на вид совсем незначительных, но удостоившихся, однако, шести газетных строчек. Например: «Однажды ночью дряхлый старичок пенсионер, пятьдесят лет игравший с женой в крапо, сделал кровожадный пируэт („Мне осточертело проигрывать! Хватит!“), взял жену за горло и задушил ее».

Казалось бы, речь идет о маньяке, который носил в кармане семь карточных колод. Когда в полиции ему задали вопрос, для какой цели предназначалось это столь безобидное подпольное оружие, картежник цинично ответил: «Для того, чтобы научить товарищей по застенку раскладывать пасьянсы, а затем убивать их с приятным ощущением, что освобождаешь их от смертельной скуки».

Здесь, пожалуй, придется прервать повествование и внести некоторые краткие разъяснения по поводу ряда важнейших эпизодов, которые и по сей день смущают и заинтриговывают историков, занимающихся трудно объяснимой эпохой Социального Беспорядка и даже Метафизикой и доверяющих различным сообщениям, — некоторые из них явно преувеличены, — речь идет об эпохе, предшествовавшей последним преобразованиям планеты перед установлением в мире Всеобщего Братства и перед восхождением к Царству Мглы.

Тайное Общество, к которому принадлежали Лусио, Жулия, Мы-я, Ты-никто, Фракия и Эрминио, несомненно, было участником Восстания, в особенности же — тех акций, которые мы можем назвать положительными, благодаря их человечности и отказу от применения жестоких средств.

Однако наряду с такого рода действиями имели место — это было заразительно — и другие, более эксцентричные, экзистенциалистские и неопределенные, — их проводили вредоносные, злобные секты, и поныне еще недостаточно изученные; с помощью не слишком благородных методов они стремились поддерживать несправедливость и тем самым вынуждали Революцию во многих случаях идти неверными путями.

Так как наше повествование не претендует на то, чтобы раскрыть логику исторической суровости, мы ограничимся тем, что будем излагать факты так, как их ежедневно узнавали люди по радио, из газет и, наконец, из сообщений, передаваемых из уст в уста в опечаленных городах, вместе с вымышленными происшествиями, как это бывает всегда.