Раймон Кено - С ними по-хорошему нельзя

— Есть возражения, — произнес О’Рурки.

— Какие?

— Нет, ничего.

Все посмотрели на О’Рурки:

— Выкладывай.

Он замялся:

— Так вот, будет очень плохо, если она им что-нибудь про нас расскажет.

— Какие сведения она может сообщить? Она даже не знает, сколько нас.

— Мэт, я имел в виду совсем не это.

— Выкладывай.

О’Рурки покраснел:

— До этого она была девушкой. Так вот, будет плохо, если с ней произошли какие-нибудь изменения...

— Что ты несешь? — спросил Галлэхер. — Ничего не понимаю.

— Все очень просто, — вмешался Диллон. — Если вы все по ней прошлись, это плохо скажется на общем деле. Британцы будут вне себя от ярости и уничтожат всех наших товарищей, попавших в плен.

— Я был с ней корректен, — сказал Галлэхер.

— Я тоже, — сказал Корни Келлехер.

— Я тоже, — сказал Крис Каллинен.

— Значит, выставляем ее за дверь и подыхаем как герои, — объявил Диллон. — Я приведу ее.

Он сорвался с места и побежал на второй этаж.

— Маккормак, а ты чего молчишь? — спросил Келлехер.

— Давайте ее отпустим, — ответил Маккормак как-то рассеянно и растянуто.

— А Кэффри? — воскликнул вдруг Каллинен. — Он там с ней один на один.

О’Рурки побледнел:

— Ах да... Кэффри... Кэффри...

Так он и фрякал, этот студент медицинского колледжа. Руки его дрожали.

Келлехер хлопнул его по спине:

— А чего, девчонка она пригожая!

О’Рурки попытался свести свои эмоции на нет с помощью осмысленного дыхательного упражнения, показанного ему великим поэтом Йейтсом. В качестве приложения он трижды прочитал «Ave Maria».

— В странную переделку попала девчонка, — продолжал Келлехер. — Допустим, мы вели бы себя нехорошо, не как безупречные и приличные герои, представляешь, тогда ей довелось бы много чего повидать. Повидать — это только так говорится, ну сам понимаешь.

Только после двукратного «Ave Maria» и одного «Во славу Иосифа» в качестве дополнительного приложения О’Рурки пересилил себя и выговорил:

— Есть такие люди, которые не имеют права говорить о женщинах.

— Я, по крайней мере, трупы не разделываю, — сказал Келлехер.

— Только давайте без этих ужасов, — воскликнул Галлэхер.

— Заткнитесь, — сказал Маккормак.

Они снова замолчали.

— Британцы, наверное, ждут не дождутся, — елейно проговорил Каллинен.

Ему не ответили.

— Джон Маккормак, — сказал чуть погодя Келлехер (до этого никто не произнес ни слова), — Джон Маккормак, похоже, ты чувствуешь себя не в своей тарелке. Я знаю, что ты не дрейфишь. В чем же тогда дело?

Ларри О’Рурки посмотрел на Маккормака:

— И правда, вид у тебя странный.

Ларри был рад, что Келлехер оставил его в покое.

— Ну, странный, — сказал Маккормак. — Что дальше?

О’Рурки с ужасом смотрел на командира. Он не хуже Келлехера знал, что Маккормак не дрейфит. Из-за чего же так странно перекосило его физиономию? А из-за того же, из-за чего скривило и его собственную, О’Рурковую, рожу: все дело в той малышке, что наверху. Он перевел взгляд с Джона на Каллинена. Глаза Криса были безоблачно чистыми и небесно-голубыми. Ларри ужаснулся еще раз: он сам, наверное, выглядит еще страннее, чем Маккормак. А этот педрила Келлехер продолжает над ними измываться. Что же все-таки происходило? И что же все-таки произошло? Ларри еще раз пристально вгляделся в лицо Каллинена: оно ничего не выражало. Затем посмотрел на Келлехера и заметил, что тот внезапно потерял интерес к происходящему. Тут Маккормак глянул на часы и сказал:

— У нас осталось не больше двух минут, чтобы дать ответ.

— Чтобы выдворить англичанку, — сказал Галлэхер.

На лестнице показался Диллон:

— Ее там нет. Наверное, смылась.

Британские полномочные представители удалились и скрылись за штабелями норвежских пиломатериалов. Мятежники вновь забаррикадировались. Было около полудня.

— Мы могли бы перекусить, — предложил Галлэхер.

Диллон и Каллинен принесли ящик с консервами и печенье. Все уселись и принялись жевать в полной тишине, как люди, оказавшиеся вдруг героями и принимающие отныне обыденность существования лишь в ее самых экстремально обыденных проявлениях, таких как утоление жажды и голода, мочеиспускание и испражнение, напрочь отказываясь от полного игривых двусмысленностей словесного самовыражения. Если бы первым заговорил Маккормак, он сказал бы: «Что вы на меня так смотрите, вы ведь даже не знаете, даже не понимаете, что произошло»; О’Рурки сказал бы: «Дева Мария, что с ней могло произойти? Как это глупо, но я, по-моему, влюбился»; Галлэхер сказал бы: «За час до смерти тушенка кажется уже не такой вкусной, как неделю назад. Приходится себя поддерживать для того, чтобы умереть»; Келлехер сказал бы: «Впервые женщина заинтересовала меня до такой степени. Ну и хорошо, что она смылась. Так нам легче будет стать настоящими героями»; Каллинен сказал бы: «Настоящие товарищи! Они делают вид, будто не знают, что со мной произошло», но первым заговорил Диллон, который сказал:

— Они нас перебьют, как крыс.

— Как героев, — возразил Келлехер. — Пусть по-крысиному, но мы им здорово досадили, этим британцам.

— Настоящими героями становятся, если рядом настоящие товарищи, — сказал Каллинен.

— И вкусная тушенка, — добавил Галлэхер, хлопнув себя по ноге.

— Интересно, куда она могла деться, — прошептал О’Рурки.

— Странно все это, — очень серьезно заключил Маккормак.

Бутылка уиски пошла по кругу.

— А как же Кэффри? — спросил Галлэхер.

— Отнеси ему поесть и выпить, — торжественно приказал Маккормак.

— Лучше скажи ему, чтобы спустился, — вмешался О’Рурки. — В ожидании последнего и решительного боя он, возможно, объяснит нам, как это англичанка смылась у него из-под носа.

— А чем он там занимается? — спросил Каллинен без особого интереса.

Диллон в шестой раз принялся рассказывать:

— Он стоял на посту у окна справа от стола, ко мне не повернулся. Только сказал: «Англичанка? Не знаю». Я искал в других комнатах. Никого.

— Это все? — спросил Келлехер.

— Может быть, она вернулась в туалет, — подсказал Галлэхер.

— Как же мы об этом не подумали?! — воскликнул Маккормак.

Они вскочили все разом (за исключением Каллинена, который стоял на посту) и встали по стойке «смирно».

— Не все сразу, — сказал Маккормак и посмотрел на Галлэхера.

— Есть, командир.

Галлэхер сделал несколько шагов и остановился.

— Неловко получается. Как я туда войду?

— Постарайся незаметно открыть дверь, — посоветовал ему Маккормак. — Только не стучи, это будет некорректно.

— Дверь-то мы высадили, — сказал О’Рурки. — И засов выбили.

— Так что? — неуверенно спросил Галлэхер.

— Пойду я, — заявил Диллон. — Я женщин не боюсь, в туалете или еще где. А ты отнесешь Кэффри паек. Ему одному, наверное, скучно.