Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

— К дьяволу твое поколение!

— Ты, наверное, чувствуешь себя совсем больным, а, босс? — спросил Джордж. — Ну, мне пора. Не включить ли радио? Может, хочешь послушать новости?

Сидя в постели, я выпрямился. Со своим недомоганием я едва не забыл, что происходит на белом свете, а теперь у меня в голове все перемешалось с Чарли Маккарти и поколением Джорджа. Так же, как и двадцать лет назад, снова начиналась война. И снова шли все те же бессмысленные разговоры.

— Бери галстук, Джордж, и уходи. Постарайся не испачкать его мороженым.

— Немцы вступают в Польшу, — сообщил Джордж.

— Возможно. Иди, Джордж. Желаю тебе хорошо провести время. Извини, что я рассердился.

С Джорджем у нас всегда так получалось. Я давно хотел серьезно поговорить с ним, но один из нас всегда куда-нибудь спешил. Если бы я сказал Джорджу, что думаю о войне или о девушке Гудвин, он не стал бы и слушать меня. Я не мог бы, если бы и пытался, объяснить ему, почему сообщения о войне заставляли меня чувствовать себя беспомощным и опустошенным. Если война затянется года на четыре, что вполне возможно, Джордж еще сможет участвовать в ней.

Меня раздражали терпеливость и снисходительность, с которыми он относился ко мне, и я силился вспомнить, не так ли и я относился к моему отцу. Конечно, я не стал бы занимать у него галстуки, конечно, я не разговаривал бы так фамильярно, но, должно быть, чувствовал себя с ним так же, как Джордж со мной. Я проявлял к нему такую же подчеркнутую терпимость, уверенный, что он не понимает меня, что он старомоден и полон смешных предрассудков. Все повторялось: другая война, другой подросток. Я закрыл глаза и почувствовал, что в желудке и в голове у меня пусто. Я спросил себя, не так ли вот рассуждал и отец и не одинаково ли мыслят люди, достигающие определенного возраста. Но отец жил обеспеченной, устоявшейся жизнью. Он не дожил до паники 1929 года и до депрессии. Он не дожил до того дня, когда фирма «Смит и Уилдинг» превратилась почти в ничто, как и многие другие старые банки. Он не видел, что старый Притчард сделал с нашим наследством. А я пережил все это, продолжал переживать, и, если мои предположения сбудутся, нам предстояло пережить еще более плохие времена. Я лежал и, как иногда это бывает по ночам, пытался обобщить разрозненные факты. Результатом новой войны, будем или нет мы в ней участвовать, явится инфляция. Не хватит никаких налогов, чтобы покрыть государственный долг. Все началось, когда я был почти в таком же возрасте, как Джордж, и продолжается до сих пор. И Берген и Драгонетта были только ничтожными выразителями новых странных человеческих представлений и склонностей.

Поразительно, как много всяких неприятных мыслей может прийти в голову, когда вы лежите в постели. За этими размышлениями я, должно быть, задремал, потому что все представлялось мне каким-то смутным. Потом, еще не открыв глаза, я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. Я приподнял голову и увидел Глэдис. Наверное, она вошла на цыпочках и была в комнате уже давно. В руке она держала какое-то письмо.

— Взгляни-ка, — сказала она.

— Что это?

Глэдис сунула мне письмо, и по ее виду я понял, что оно содержало нечто чудесное. На лице Глэдис, как на лице мечтателя, перед которым мелькнуло видение нового мира, светились восторг и счастье.

— Взгляни, — повторила она. — Письмо пришло сегодня утром.

— Что это?

— Да ты посмотри. Письмо от дяди Фаззи.

— От кого?

— От дяди Фаззи — того, что выступает по радио. Я написала ему, и он ответил.

Это было напечатанное на машинке письмо с напечатанной же подписью.

Я рад, что ты вступила в клуб, где каждое утро съедают много „Таффи“ с большой тарелки, и вместе с другими мальчиками и девочками приветствую тебя. На другом листе бумаги ты найдешь пароль клуба; кроме того, я прилагаю значок твоего дяди Фаззи. Увидев такой значок на других мальчиках и девочках, ты поймешь, что они тоже члены „Клуба Таффи“ и что им можно сказать наш пароль.

— Я думала, тебе захочется взглянуть на письмо.

— Ну да, я с большим интересом прочел его. Теперь я даже чувствую себя гораздо лучше.

— Ну мне, пожалуй, надо идти. — Глэдис повернулась и убежала из комнаты.

Прошло, должно быть, довольно много времени, пока я снова очнулся. Стоя перед туалетным столиком, Кэй приводила в порядок прическу и пудрилась.

— Мы сейчас отправляемся на завтрак, — сказала она. — Тебе подадут бульон, стакан молока и подсушенный хлеб. Ты уже выглядишь лучше.

— Да, да. А ты, Кэй, выглядишь просто хорошо.

Кэй повернулась, осматривая себя в зеркале, потом взглянула на меня и улыбнулась.

— А Биль и в самом деле очень остроумный человек, — проговорила она.

— Я могу встретиться с Билем сегодня попозже?

— Да, попозже. Ешь свой завтрак и постарайся поспать. Доктор говорит, что после сна ты сразу почувствуешь себя лучше.

— Я и не могу не спать — так меня напичкали снотворным. Кэй, я рад, что ты хорошо проводишь время.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Мне нужно идти. Внизу ждет Биль. Мы берем «паккард».

— Если Биль выпьет, веди машину ты.

— Перестань волноваться. Дети тебя не беспокоят?

— Не очень. Глэдис вступила в «Клуб Таффи».

— Что еще за «Клуб Таффи»?

Я и сам толком не знал, к тому же Кэй торопилась и слушала невнимательно.

— Для девочки ее возраста это все-таки ребячество, — заметила Кэй.

— Не знаю. Может, все, что мы с тобой делаем, тоже ребячество. Не знаю.

Кэй повернулась к полуоткрытой двери, мысли ее витали где-то далеко. Она по-прежнему выглядела очень хорошенькой.

— Не отделывайся общими фразами. Я вижу тебя насквозь.

Я снова почувствовал сонливость, но мне все же показалось, что я еще никогда не видел Кэй такой хорошенькой.

— А может быть, каждый из нас виден насквозь, — сказал я.

Кэй уже направилась к двери, но, услышав мои слова, остановилась, словно они крайне удивили ее.

— Что ты, собственно, хочешь сказать?

— Я? Ничего.

— Гарри, уж не ревнуешь ли ты? — Кэй улыбнулась.

— Ревную? Кого ревную?

— Как кого? Нас с Билем. Ты ведь не настолько глуп, да?

— Вас с Билем? — повторил я. — Да я и не думал о вас с Билем. Я думал только о своем кишечнике.

— О! — воскликнула Кэй.

— Почему я должен ревновать вас с Билем? Я когда-нибудь ревновал тебя?

— Нет, конечно, нет. В твоем голосе прозвучало что-то такое… Но коль скоро речь идет о твоем кишечнике… Ты не обижаешься, что мы бросаем тебя одного?

— Конечно нет. Я хочу, чтобы Биль хорошо провел время.

Биль зашел ко мне в пять часов, когда солнце заливало мягким светом раскинувшееся за окном море. Он только что катался на яхте с Кэй, лицо его загорело, и загар шел ему. На нем были фланелевые брюки рыжевато-коричневого цвета, габардиновый пиджак, какая-то нелепая рубашка и парусиновые сандалии на веревочных подошвах. Я сказал ему, что он выглядит как картинка из киножурнала, и Биль засмеялся.