Алексей Славич - Начало перемен

— Ты знаешь, Катюш, — подумав, сказал Гуров, — с одной стороны, вроде да. Только вот — я понимаю, что на второй встрече это дико звучит, — но я, ей богу, ощущаю тебя близким человеком… У тебя уже появились новые желания?

— После выяснения нашей близости — да.

— Слушай, давай чуть–чуть отдохнем. Все–таки я уже довольно старый.

— Ну, мне нравится цвет сыплющегося из тебя песка. Вернись, пожалуйста, к моему вопросу.

— Окей. Так вот, когда …э-э… осуществляешь дефекацию… Ну, чего ты ржешь? Говорю же, старый я, стеснительный.

— Просто вы так культурно выражаетесь, мужчина! А откуда у вас такое произношение? По–моему, надо: дэфекация. И слово «секс», пожалуйста, потрудитесь произносить правильно: сэкс. А то у меня возникает комплекс неполноценности — черт знает чем занимаюсь тут с вами!

— Катюш, я родом из такой глубокой и самобытной провинциальной жопы, что поправлять мое произношение — только портить. Но слово «секс», снисходя к твоим проблемам, постараюсь подтянуть. Возвращаясь к твоему вопросу на доступном языке: когда кто–то посторонний срет, наблюдать неприятно. Но когда это делает близкий человек — отношение совсем другое, такое, знаешь, сочувственно–благожелательное. Вот и у меня примерно так же к проявлениям твоего оргазма.

— Честно–честно?

— Честно–честно.

— А тебе обязательно нужно уходить? А то я по тебе соскучилась. Если ты женат, может, как–нибудь отмажешься? Денег никаких не надо. Вообще, кстати, прошу тебя деньги из наших отношений исключить.

— Я старый холостяк и уходить мне никуда не нужно. Но не уверен, что тебе будет со мной комфортно, — может, я храплю или лягаюсь. Я уже лет десять ни с кем не спал.

— А почему?

— Ни с кем, кроме тебя, солнышко, судьба не сводила последние годы, чтобы хотелось спать вместе.

— Вы льстец.

— Отнюдь, сударыня!

— Пошли в постель?

— Пошли.

— Серенький, ты меня заинтриговал знанием Пушкина. Откуда у тебя такая фишка?

— Просто люблю стихи. Девятнадцатый век меньше, просто кое–что помню обрывочно. В основном читаю иногда более современных.

— Наизусть что–нибудь помнишь? Почитай, если не в напряг.

— Ну, честно предупреждаю, что читаю плохо, как все любители — с унылым подвыванием:

— Да нет, — сказала Катя, помолчав. — Ты интересно читаешь. Непрофессионально, конечно, но зато акцентируешь то, что надо. А еще что–нибудь?

— Еще одно коротенькое — и давай чуть–чуть поспим.

— Что такое «поспим»? Я не знаю этого слова. Вы хотите, мужчина, заставить меня делать что–нибудь плохое?

— Ой, такая гадость — но иногда приходится это делать.

— Если эта гадость вам абсолютно необходима, я потом рассмотрю вашу заявку. А пока читай, не заныкивай.

— Ну, вот тебе немножко мистики на сон грядущий:

— Интересно, — задумчиво сказала Катя, — сможем ли мы с тобой встретиться после смерти.

— Почему же нет? — легкомысленно удивился Гуров, — Дело–то как бы нехитрое: держись за нить — и все.

— Такая морока может быть с этими нитями, — усмехнулась Катя. — Много их бывает, да и как бы не расползлись в руках.

— Дама изволит философствовать? — почтительно поинтересовался Гуров.

— Вроде того. Ладно, давай и вправду поспим.

Назавтра он позвонил ей под вечер как–то почти автоматически. Причем утром даже не было разговора о вечерней встрече — просто нежно расцеловались, она была сонная и собиралась досыпать.

Трубку Катя сняла после первого же гудка.

— Милый Серый, — сказала она с чувством. — Слушай, как освежает жизнь это удивительное мерзкое состояние, когда каждые полчаса смотришь на часы и думаешь: «Когда же позвонит этот сволочной гад? И вообще позвонит или нет? А вдруг я больше ему не нужна? Ах!»

— Ну, — рассмеялся Гуров, — если сволочной гад — это я, то я как раз хотел пригласить тебя куда–нибудь.

— Ах! Я вся ваша, и согласна на все! — воскликнула Катя. — Ты ведь после работы, небось, жрать хочешь?

— Есть такое, — не стал отрицать Гуров.

— Так пойдем куда–нибудь пожрать — выбери на свой вкус, я ем все, — а там видно будет.

Вечер они на это раз закончили в его квартире — к ней ближе был японский ресторанчик, который Гурову нравился. А Катя сказала, что, кроме как домой, никуда идти ей не хочется. Он уже не удивился, когда она с интересом зарылась в книги, особенно в разрозненные томики Марксова издания Чехова. Между делом Катя узнала фамилию Гурова — и он опять уже не удивился, когда она, задумчиво глядя на него, процитировала на память из «Дамы с собачкой»: «В его наружности, в характере, во всей его натуре было что–то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их».

— К сожалению, явно не про меня, — усмехнулся Гуров. — Иначе вряд ли я ходил бы по девочкам.

— Думаю, — сказала Катя, — довольно широкая категория даже молодых баб до сих пор на тебя западает. Но ты скучлив, они тебе кажутся глуповатыми, и ты сам их игнорируешь. Наверное, лет до тридцати–тридцати пяти ты предпочитал обычные отношения с женщинами, и получалось у тебя не намного хуже, чем у чеховского Гурова. А потом не смог найти близкого человека и перешел на профессионалок — с ними тебе проще и удобнее.

И опять Гуров уже не удивился точности диагноза.

Потом Кате надоело возиться с книгами, и она переключилась на него. Момента этого Гуров ждал с напряжением — к вечеру почувствовал, что после прошедшей бурной ночи вряд ли на что–нибудь будет способен. И Катя тут же это напряжение почувствовала.

— Серый, — театральным шепотом спросила она, — что ты мнешся? Что ли, в шкафу другая телка? Так будет классная групповуха!

Гуров засмеялся.