Алексей Славич - Начало перемен

Гуров медленно поднял голову вверх и пару минут, слегка кивая головой, сосредоточенно размышлял. Потом встряхнулся, посмотрел Кате в глаза, улыбнулся и сказал:

— Ну, с моей точки зрения довольно убедительно. А можно несколько уточняющих вопросов?

Над столом на пару секунд повисло молчание. А потом Катя разрыдалась, уткнувшись лицом в руку Гурова. Тот огляделся — их закуток верандочки был по–прежнему пуст. Тогда Гуров обошел вокруг столика и посадил Катю себе на колени.

— Ну, солнышко, все будет хорошо, а потом еще лучше… Будешь реветь — не дадут больше ни водки, ни закуски и выгонят… И вообще, почему ты ревешь?

Катя уткнулась ему в грудь, и пролепетала, заикаясь от рыданий:

— По–потому, что ты мне по–поверил и не принял за психа… И я те–тебе не противна… А я, сука по–поганая, испо–пользовала встроенный в меня де–детектор лжи …

И зарыдала еще горше.

— Слушай, — спросил Гуров, — может, мы тогда переместимся ко мне, чтобы обеспечить себе максимальную свободу выражения чувств и мыслей? О, блин! Поднабрался от тебя, в жизни ведь так не изъяснялся. Может, твоей побочной функцией является улучшение манер аборигенов? От сексуальных, до, извиняюсь за выражение, коммуникационных?

— Не сме–меши ме–меня!

— Почему?

— Не–не знаю!

— Как не знаешь? Может, ты сломалась?

— Мо–может быть…

— А потеря чувства юмора является признаком серьезной поломки?

Катя хрюкнула.

— То–точно не знаю. Ладно, Серый, истерику ты у меня сбил, но все равно поехали домой.

Пока ехали, Катя, вроде бы, успокоилась. Но дома заставила Гурова тут же, не раздеваясь, лечь на кровать, тесно прижалась к нему и попросила:

— Давай чуть–чуть полежим.

И еще несколько минут тихонько плакала Гурову куда–то подмышку.

Потом вздохнула, отстранилась, села.

— Ну, вот, проплакалась. Черт знает, что со мной происходит. Просто не помню, когда в последний раз плакала, — и вдруг такая сырость. Серенький, я в ванну. Уважающий себя андроид не должен быть похож на чучело.

Из ванны Катя вернулась уже в совсем нормальном состоянии. Села в кресло напротив Гурова, закурила.

— Ты хотел задать какие–то вопросы, Сереж?

— Не уверен, что смогу задавать их в такой ситуации последовательно и систематически… — и Гуров скользнул глазами по ее красивым длинным ногам.

— Извини, так спроектировали, — нерадостно улыбнулась Катя.

Гуров удивленно поднял брови:

— Я не улавливаю причины твоих комплексов. Разве есть какая–то разница — спроектировали или само удачно получилось?

Катя задумалась. Потом сказала:

— Получается, для тебя красивая искусственная кукла типа из секс–шопа может быть привлекательнее живой натуральной женщины?

Гуров пожал плечами:

— Катюш, извини, ты совершенно некорректно сваливаешь в одну кучу совершенно разные вопросы. «Искусственное» или «естественное» — для меня в данном случае не имеет значения. Ты перестала бы любить человека с протезом?

— Нет, конечно.

— А если бы у него пострадало все тело и ему пересадили бы мозги в искусственное тело, внешне не отличающееся от настоящего?

— Нет, не перестала бы.

— То есть дело, грубо говоря, в мозгах, верно? У куклы из секс–шопа мозгов нет и поэтому она мне неинтересна. Твои мозги и то, как ты управляешься со своим телом, я люблю — и мне глубоко плевать, из чего и как сделано твое тело.

— Вот прямо–таки любишь? — недоверчиво спросила Катя, глядя на него в упор прищуренными глазами.

— За базар привык отвечать, — ухмыльнулся Гуров.

— Ну, мужчина, тогда сменим диспозицию, — сказала Катя и неуловимым движением переместилась Гурову на колени. — Серенький, не могу, давай трахнемся, а?

— Сереж, — сказала Катя, поглаживая Гурова по груди, — а можно я нахально отвечу на незаданный вопрос?

— Конечно, солнышко.

— Понимаешь, я еще эмпатический телепат, слышу эмоции. Мыслей не читаю, но если человек на чем–то сосредоточен, иногда получается близко к этому. Ты удивляешься, как тебе удается так часто со мной кончать, как будто тебе двадцать лет, верно?

— Ну… пожалуй, хотя я не так четко это формулировал.

— Извини меня, это я тебя сегодня стимулировала. Я больше не буду тебя перенапрягать, но мне так ужасно хотелось, чтобы ты кончил, что я не удержалась.

Гуров вздохнул и поцеловал Катю в висок.

— Жаль, что тебе по молодости лет непонятны или, по крайней мере, неприкольны советские лозунги типа «Если партия скажет «Надо!», комсомол ответит: «Есть!»

Помолчав, Катя вкрадчиво и грустно спросила:

— А почему ты так уверен, что советские приколы мне будут непонятны и неприкольны?

— Что? — удивился Гуров и даже приподнялся. — Ах, ну да, возраст — самое логичное объяснение твоего лексикона. И сколько же тебе, солнышко?

— Вот обязательно надо задать в предельно бестактной форме абсолютно мужланский вопрос! — отчеканила Катя ледяным тоном, отвернулась и отодвинулась от Гурова как можно дальше.

— Ой, — сказал Гуров. — Катюш, я нечаянно и больше не буду.

Ответом было ледяное молчание, через минуту превратившееся в тихие, сдавленные всхлипывания и жалобное бормотание:

— Вот все–таки я для тебя не женщина, а чудо–юдо какое–то…

Гуров нежно обнял Катю сзади.

— Солнышко, я тебе уже объяснял, что мне абсолютно все равно, человек ты или чудо–юдо. Если бы на твоем месте была обычная женщина, я совершенно так же не удержался бы от бестактного вопроса про возраст.

Катя вздохнула, повернулась к Гурову и опять устроилась у него на плече:

— Извини за истерику. Понимаешь, у меня такое в первый раз. Влюбилась и совершенно пошла вразнос. А так меня никогда не интересовали и не волновали вопросы сопоставления с человеком. Я спокойно считала себя отдельным специальным существом и не испытывала по этому поводу никаких комплексов.

Помолчали.

— Серенький, спрашивай, я же чувствую, что тебе безумно интересно.

— Давай–ка, вот что уточним. Если ваша миссия на Земле засекречена, как же ты можешь отвечать на мои вопросы?

— А мне не запрещено отвечать на вопросы в индивидуальном порядке. Может, такая утечка информации почему–то может быть полезной. Не знаю, никогда никому ничего не рассказывала, ты первый. Но, думаю, доказать на основе имеющейся у меня информации, что ты не псих или не приколист–мистификатор, — невозможно.

— То есть, то, что ты, извини, сделана, необнаруживаемо?

— Да, думаю, мои особенности — например, абсолютная память, быстрота, эмпатия, детектор лжи, я не беременею, почти не болею — на нынешнем уровне аборигенной…э-э… извини, человеческой науки, видимо, невозможно диагностировать как искусственные.

— Да ничего обидного в слове «абориген» я не вижу. А твое оборудование? Знания?