Михаэль Эбмайер - Холодные ключи

Новые слова. Шерегеш, Мустаг, Мундыбаш.

— Она ещё добавила, что горы хоть и не очень высокие, но нельзя их недооценивать. Несколько недель назад вышла группа, было плюс тридцать и безоблачно, а наверху, у Верблюдов, их замело пургой. Шестеро замёрзли насмерть.

— У неё же в рюкзаке всё, что понадобится в экстремальной ситуации.

— Блейель, ты шутишь не хуже русского.

— Это ещё что такое? С чего это ты вдруг называешь меня Блейелем, Че… Черым…

— Черемных.

— Точно. Чёрт подери.

— Ладно, ладно. Значит, ты не хочешь, чтобы я называл тебя Блейелем?

— Здесь я никакой не Блейель.

— Вот как? Я и не знал.

— Как это не знал, сам сказал, что ты теперь Тёма.

— Ясно. Извини. Мне просто казалось, именно в последнее время, что Блейель очень к тебе подходит. Ну, ничего. Я обратно отвыкну.

Дорога пошла наверх, резиновые сапоги и кроссовки чавкали в болоте, рядом слышался плеск воды, но ручей не показывался. Туман то сгущался, то расплывался, иногда пробивалось солнце, и тогда трава сверкала, хвойные деревья сияли медью, а берёзы золотом.

Сибирь. Горная Шория. Родина.

Мир, в котором испокон веку жили предки Ак Торгу. Они бродили и селились здесь, в дремучих дебрях. Проложили тропы и дали названия горам и рекам. Здесь они охотились, готовили пищу и шили, пели, играли на двухструнной лютне и мастерили шаманские бубны. Праздновали лето, противились суровой зиме и не сбивались с пути в тумане. Рассказывали шорские анекдоты и проводили любовные ночи. Рожали детей и хоронили мёртвых. И добывали руду, иначе не стали бы легендарными кузнецами.

Тайга. Дикая глушь. Здесь начинается бескрайность, возбуждённо подумал Блейель, а ещё чуть подальше — может быть, там вообще ничего не разведано. То, что не планирует ни один логистик. То, до чего не добралась ни государственная, ни советская власть.

— Гляди–ка, Мотя, дух.

Он вздрогнул — он и не заметил, что Артём подобрался к нему так близко. Переводчик указывал на ствол кедра, с которого смотрело вырезанное продолговатое лицо со строго растянутым ртом. Соня подошла к ним, на запястье у неё болтался фотоаппарат, и объяснила, что такие личины — это духи, приносящие удачу охотникам. Блейель подошёл поближе, вытянул руку, но всё–таки не дотронулся до коры, а поглядел на другие деревья, искорёженные, растрёпанные, поднимавшиеся из папоротников в светящемся тумане. Каждое дерево походило на духа. Призрачные берёзы, демонические кедры. Я здесь, прошептал он, не обращайте на меня внимания. Брат с сестрой двинулись дальше. Когда туман и растительность почти поглотили группу, он, наконец, оторвался и потопал следом.

Ручей плясал по руслу из тёмных обточенных камней, и Блейель почувствовал, что угодил в лес из сказки. Замшелая извивающаяся тропинка, чащоба вокруг, одушевлённые силуэты деревьев, которые, как ему казалось, каждую секунду могли очнуться из оцепенения. Огромные, увешанные каплями паутины, муравьиные кучи. Там и сям из тёмно–зелёных трав и папоротников выглядывали цветы — ярко–жёлтые и розовые. И по тысяче ступеням журчала вода. Но только новичку удалось отключить щебет группы, полностью раствориться в зачарованном пейзаже, как кулисы резко переменились.

Лес уступил место огромной каменной пустыне. Не просто камни — некоторые из них были величиной с автомобиль. Ребристые, усеянные светлым лишайником, в бледном свете они светились почти флуоресцирующим жёлтым цветом.

— Эти камни называются курумы, а причиной являются землетрясения, — крикнул, обернувшись и покачиваясь на валуне, Артём. Блейель увидел, как работают мышцы в розовых, до колен обрызганных грязью, ногах девушек, взбиравшихся по каменюгам, и подумал, что для шести трупов никакой пурги не понадобится. Воздух здесь был суше, чем внизу, в лесу. И в резиновых сапогах на курумах делать было явно нечего. Он поискал уплощённый камень, переобулся и смирился с мыслью, что почти совсем новые ботинки не переживут этого мероприятия в приличном виде. Каменистый путь, подумал он, и у него отлегло от сердца. Без страховки и двойного дна, добавил он и так размашисто закинул за плечо рюкзак, что чуть не потерял равновесие. С благодарностью он оглянулся на кедрачи, окаймлявшие каменное поле, как чёрный зазубренный забор.

Футболка липла к телу, куртку он запихал в рюкзак, свитер завязал на талии. Карабкаясь с камня на камень, он пыхтел и негромко повторял новые слова, «курумы» и географические названия. Он остался в хвосте. Пот заливал глаза. Нет, он не искушённый турист, но мог бы им стать. Ему недоставало опыта и тренировки, зато он преклонялся перед тайгой.

Когда он снова поднял глаза, то увидел, намного ближе, ряд скалистых башен, устремлённых в молочное небо, заросших у подножия папоротником и кустарниками. Руины крепости циклопов. Или профиль спящего дракона, так ему показалось.

— Это Верблюды, — сказал Артём. А девушки то и дело голосили «красииивый!». Высоко над ними кружило несколько больших чёрных птиц, и он подумал: большие чёрные птицы на поверку почти всегда оказываются обыкновенным вороньём. У всякой пташки свои замашки. К башням они не пошли, а держались к западу, пока не показалась плоская вершина. Гора Курган. Её венчал чудовищный крест, он блестел, словно обёрнутый фольгой. Концы его расходились множеством острых шипов, как будто его нарочно сделали для того, чтобы громить каменным зверюгам по соседству черепа.

— Священное место шорцев, уже много веков. Достаточная причина для нашей богоугодной церкви, чтобы в двухтысячном году воздвигнуть здесь это чудо света.

Блейель молча кивнул. На этот раз он был целиком согласен с формулировкой Артёма. Но и оторвать взгляд от воинственного знака веры не мог.

— Этот огурец хоть и не похож на тело господа, но можешь отрезать себе кусочек, — вернул его к действительности волосатик.

Жуя, они переместились на солнечную сторону Кургана.

— Подыграла бы нам погодка, увидели бы сейчас Алтай. А так придётся удовлетвориться вот этим зрелищем.

Не поворачивая головы, он махнул левой рукой назад. Блейель обернулся и увидел, как несколько девушек во главе со Светой забрались на бетонное основание креста, чтобы прикоснуться к нему и поцеловать. Две, нет, три из них сбросили майки и предавались религиозному пылу в купальных лифчиках.

— Наша Russia, — сказал Артём, и Блейель про себя добавил: в таком виде — намного непонятней, чем Горная Шория.

На обратном пути по курумам не пошли, а спустились западнее, где острые камни поросли травой и молодым кедрачом. Блейель, всё ещё неумело обращавшийся с фотоаппаратом, запечатлел Верблюдов против солнца и обрадовался, услышав журчание истоков Мундыбаша, словно вернулся домой.