Михаил Строганов - Реквием

— Порою думаешь, что сказки «1001 ночи» в действительности были не придуманы, а художественно пересказаны, — задумчиво хотел сказать мечтатель про себя, да вышло вслух.

— Да, сударь, воображение захватывают все эти волшебные кольца, лампы с джинами, летающие ковры… Знаете, как это будет выглядеть в России? — молодой князь иронично скривил губы и не дожидаясь реакции собравшихся, саркастически хмыкнул. — Как чревовещающий из сундука Гришка Распутин!

— Верно, верно! — с заискивающей готовностью поддержал князя молодой офицер, но продолжить не решился.

— Однако, господа, ни сегодняшний приятный вечер, ни ваше блестящее общество не утолили жажды моей души и не предоставили достаточной пищи для ума. — Князь снисходительно посмотрел на собравшихся и начальственным тоном, спросил. — Как–то мы дальше жить будем? На носу война!

— Да-с, господа, — охотно поддержал князя офицер, — после убийства в Сараево я только об этом и думаю!

— Давайте проведем спиритический сеанс! — оживленно вступила Софья Андреевна. — У меня есть и подобный опыт, и надлежащие способности!

— Великолепная идея, — заметил князь. — Чего–нибудь в этом роде как раз и не хватало для логичного завершения вечера.

Он взял паузу и, многозначительно раскурив сигару, продолжил говорить по–хозяйски:

— Право, спиритический сеанс много лучше пустых разговоров в стиле последнего творения философа Соловьева, где сказано много надуманных откровений и приведены все известные образчики кабинетных умозаключений.

Затем князь дружески коснулся грустившего мечтателя:

— Дружище, не принимайте на свой счет! Я знаю, что вы большой поклонник покойного чудака, но, согласитесь, его пророчество о Востоке оказалось конфузом Японской кампании. Не более того. История будет вершиться на Западе!

— Совершенно согласен! — неожиданно встрял офицер. — Новый век — новые идеи — новые имена!

— Довольно разговоров, — князь изящно смахнул сигарный пепел, — давайте начинать сеанс!

Не кликнув слуг, очистили комнату от всего, что бы могло помешать вызову духов, внесли круглый стол, разожгли свечи и выключили электрический свет.

— Итак, господа, приступим, — таинственно низким голосом произнесла София Андреевна. — Прежде всего мы должны определиться, кого нам следует вызывать.

— Предоставим это право мечтателю, — покровительственно произнес князь. — Пусть это будет в счет уплаты моего замечания о философе.

— Ирония судьбы… — улыбнулся мечтатель, — мы говорим о грядущем, о новом веке, а спрашивать об этом должны у тех, кто навеки заточен в своем прошлом… Жаль, что здесь нет Мережковского, он наверняка бы не замедлил с выбором…

— И все–таки судьба отдала выбор в ваши руки, — улыбнулась Софья Андреевна. — Стало быть, вы и есть проводник ее воли.

— Прошу отметить, что судьба действовала таки не сама собою, а посредством князя! — неуместно заметил офицер, но, поймав брезгливый взгляд князя, стушевался и замолчал.

— Я бы выбрал из государей, да боюсь, они не снизойдут со своего Олимпа, соизволив послать на сеанс чиновников… Политики станут нам лукавить, писатели поучать или жалеть… — мечтатель нервно коснулся пальцами лба, словно желая перекреститься. — Впрочем, была в нашей истории фигура… да нет, человек, который не станет нам ни врать, ни учить, и жалости от него ожидать тоже не стоит. Зато и будущее через него откроется таким, каким стоит его ожидать, а не тем, как мы предпочитаем о нем грезить…

Собравшиеся переглянулись и, не уславливаясь, произнесли возбужденной многоголосицей:

— Имя?!

Мечтатель оглядел собравшихся, затем торжественно и с нескрываемым сожалением произнес:

— Степан Тимофеевич… Стенька Разин!

«Снова пьют здесь, дерутся и плачут…» — в черном похоронном фраке, из–под которого выбивалась белая манишка, хулиган прочитал стихотворение, а затем, вместо того чтобы выпить, прилепил стаканом в стол. Вбил его в заляпанную скатерть, как опытный плотник одним ударом заколачивает в брус кованный гвоздь.

— Гуляет душа! На именинах ли, свадьбе ли, похоронах — того не знает… да и черт с ним, знанием…

Он преподнёс к губам кем–то снова угодливо наполненный до краев стакан, но пить не стал, а по–разбойничьи свистнул и ударил по дну так, что водка вылетела из стакана столбом.

— Лихо! — одобрительно крякнул гуляющий за соседним столом жиган.

— В тюрьме лихо, на кладбище тихо… а в кабаке окролилась крольчиха! — перекидывая стакан с грани на грань, дерзко ответил хулиган.

— Что так? — повел бровью жиган, и вся гулявшая вместе с ним компания мгновенно притихла.

— Да потому что у всех пьяниц глаза кроличьи… — усмехнулся хулиган. — Может слышал у Блока?

На этих словах жиган рассмеялся, а вместе с ним ожил и подгулявший народ.

— Люблю поэтов! Забавные, черти! — покровительственно бросил жиган человеку в военном кителе, перебиравшему гитарные струны. — Говорят складно и вроде по–русски, но что у них на уме, без водки не разобрать!

— Глаза, если б только глаза… — сокрушенно качал головой хулиган. — А то и душа… кроличьей стала осоловелая душа наша …

Жиган многозначительно подмигнул вальяжно курящей папироску размалеванной девице и она жеманно подсела к хулигану за столик.

— Про любовь можешь? Или только про водку, да про кролов!

Хулиган выпустил стакан из рук и, не следя, как он, сорвавшись, покатился под ноги, придвинулся к ней, глядя в глаза:

— Могу и о любви, если не побоишься сгореть со мною.

— Я не пугливая, — заметила молодая кокотка. — Только меня спичкою не подожжешь!

— Дуреха… красивая, вон глазища какие… — хулиган ласково убрал спавшую прядь с ее глаз. — Первою красавицей в деревне была бы. А теперь? Что стало с тобой здесь? В кого превратила тебя Москва?

Девушка вспыхнула и, выскочив из–за стола, встала позади жигана.

Жиган смял о блюдце папиросную гильзу:

— Уважь людей, коли довелось с живым тобой пересечься… Спой!

Он кивнул сидящему за столом дезертиру в кителе со споротыми погонами, и гитарные струны дрогнули, мучительно застонали, словно выпрашивая слова.

— Не стоит, не стоит в пустую терзать серебряные струны… Звуки гитары благословенны, да слова моей песни прокляты…

Ясным протрезвевшим взглядом обвел хулиган разношерстную компанию:

— О чем же спеть вам, дорогие мои, хорошие? О жизни? Мне пишут из дома, что деревню нашу заели волки, а я им отвечаю, что Москву доедают крысы… О вере? Я бы помолился, как в детстве, припадая к Спасу, да не осталось слов у меня для молитвы. Веру… если веру в Него растерял, в ладони ее уже не соберешь… Может, вам спеть о Руси? Смотрите, вот я напялил похоронный фрак, чтобы уместнее выглядеть на ее тризне, чтобы видом своим не оскорблять ее светлую память… А как же все хорошо начиналось… как свято верилось, легко мечталось! Кем же мы стали теперь? Что же стало со всеми нами, дорогие мои… дорогие… хор–рошие…