Михаил Попов - Колыбель

Они лежали в «своей» хижине, которую им неизвестно кто выделил, между ними располагалось на глиняном полу всегдашнее блюдо с угощением, которое неизвестно кто санкционировал.

— Я видел, как испражняется в кустах один здоровенный абориген — они функционируют, даже когда они не на глазах у нас. От них пахнет. И я видел, как женщины моются в ручье, то есть знают, что надо мыться.

— Мы вместе видели, дядя Саша. Я видел больше, вы быстро отвернулись.

— Я успел увидеть все, что мне было нужно.

— Мои интересы интереснее и дальше простираются.

— Только не надо пошлятинки.

— Не понимаю, о чем вы.

— Понимаешь. Они ведут себя как обычные люди.

— Ну какие обычные, какие, блин, обычные! Дикари так себя не ведут, дядя Саша.

— Можно подумать, ты регулярно попадаешь к дикарям. Твое мнение основано на читанных в детстве книжках, на «зачем аборигены съели Кука?» да еще на фольклорных ансамблях, что сидят на берегу в здешних отелях, ожидая, когда появится катер с туристами. Эти не похожи ни на книжных дикарей, ни на отельных, вот ты и нервничаешь.

— Вы хотите сказать, что вам тут ничего не кажется странным?! Здесь, кажется, нет ни змей, ни ядовитых пауков, отдельные комары, пара мошек. Цикады.

— К тому же мы здесь недолго, может оказаться, что какая–нибудь гадость еще найдется.

— Сам этот островок гадость!

— А потом, тут неподалеку есть острова с таким же здоровым климатом, я бывал. И ты бывал.

— Ну да, вы все про Бали. Бали, Убуд. У нас тут какая–то Убудь. Мы прибудь на Убудь. Какая барыня ни будь…

— Денис, я просил!

— Ладно–ладно. Хотя материться хочется непрерывно. Просто непрерывно хочется материться.

— Я прошу.

— Ладно, скажу не матерясь. Знаете, что мне у них не нравится? У них нет вождя! Проще говоря, нет власти. С кем договариваться?

— По–моему, они просто по–другому организованы. Живут как бы родами. В каждом таком хуторе есть что–то вроде вожака, или авторитета. Так, по крайней мере, мне кажется. Власть нужна, чтобы что–то делить–распределять. А здесь и еда дается сравнительно легко: по моим наблюдениям, должно быть как минимум четыре урожая в сезон. А то и больше. Тепло — вообще даром, поэтому роль власти и не так заметна. Во всем остальном — как у всех: старики, молодежь, дети. Правда, со стариками они носятся прямо как в Норвегии. Такое отношение к старикам — признак высокоцивилизованного общества. С детьми все и всегда тетешкаются, а вот старики…

— Падение нравственности начинается, когда культ предков заменяется культом потомков.

— Что это?

— Надо знать изречения своих идолов. Маркс.

— Я реалист, а не марксист.

— Хрен…

— Денис!

— Я про хрен редьки.

— Ты смотрел японский фильм «Легенда о Нараями»? Там стариков утаскивают в горы и оставляют умирать. Освобождается еда для подрастающего поколения.

— Бред!

— Эскимосы, я слышал, тоже отвозят стариков в тундру и скармливают песцам. По крайней мере, в голодный год. И это не зверство, а необходимость. Если заставить племя кормить стариков, пока они живут до естественного конца, то еды не хватит молодым охотникам. То есть, если навязать им наши европейские стандарты, все племя вымрет, а не только старики.

— Вы думаете, что сразили меня неразрешимым парадоксом? Не надо жить в тех местах, где приходится выкидывать дедушек и бабушек на мороз для собственного спасения! Мы, кстати, не в тундре. Здесь еды хватает, дядя Саша.

— Да. Мне даже кажется, что они не перетруждаются на своих полях. Этот злак сам прет из земли. Обтяпал, кротов погонял, да и все. Может, поэтому такие нравы.

— Понимаю, почему вам нравится этот островок, вам здесь не грозит лет через двадцать оказаться в тундре.

— Я предполагаю выбраться отсюда пораньше.

— Мы можем предполагать, а…

— Только не надо, эту тему мы договорились закрыть, если ты помнишь.

— Да, дядя Саша, помню. Но вы скажите мне — почему они молчат?

— А вот тут ты неправ. Пока ты валяешься в теньке…

— У меня депрессия! Реактивное состояние. Чем дальше, тем все больше я уверен: мы отсюда не выберемся. Нас не ищут, мы, видимо, в каком–то проклятом местечке, что на радары не попадает и самолеты над которым не летают.

— И что ты предлагаешь?

— Плот, лодку надо строить, но как? С одним ножичком?! Я думал, что мы с ними рано или поздно договоримся. Они нам помогут своими мотыгами. Свалим десяток деревьев. А они молчат, собаки! Как их построить?!

— Они понимают язык жестов.

— Сделайте им пару соответствующих жестов, дядя Саша.

— Что–то мне подсказывает — с ними все же надо сначала объясниться. Может, предложить что–то. Заинтересовать.

— То есть?

— Мне кажется, если их сразу так вот начать заманивать на строительство лодки, это их заденет. Пока они как нейтральный газ по отношению к нам: обволакивают ненавязчивым гостеприимством и так далее. А если мы к ним с планом скорого отъезда — вдруг их это заденет? Как бы эти корявые деревянные мотыги не прошлись по нашим головам.

— Не пугайте. Мне кажется, они должны знать поговорку: «Баба с возу — кобыле легче».

— Ты недослушал. Пока ты валялся с похмелья…

— Вы сказали, что не пьете. Никогда. Поэтому я вам и не оставил.

— Это не повод выхлебать литровку скотча. Ты хоть помнишь, какие ты слова орал?

— Что?

— Поэтому не надо мне сегодня про «поматериться». Ты уже. Долго и громко. Хорошо, что они по–нашему не понимают.

— Да ну вас. Вы мне лучше скажите, как вы собираетесь дезертировать из этого забытого… извините, из этого географического кармана.

Дядя Саша с тихим кряхтением перевернулся со спины на живот и огляделся. За полупрозрачными стенами никого не было.

— Боитесь, что нас подслушают? — горько хихикнул Денис.

— Ну-у… Так вот. Я вчера, когда ты… я вышел внезапно из–за пальм, что на берегу, и услышал, как они разговаривают. Не пару слов, как тогда на берегу.

— И?

— Это не просто набор возгласов, как, наверно, было у первобытных охотников. Это язык. Какой–то шершавый такой язык, совсем незнакомый. Не тайский, не малайский, ну, ты понимаешь.

— Ничего пока не понимаю.

— У них есть развитый язык. Они просто почему–то не хотят говорить в нашем присутствии. Может, их ставит в тупик и пугает, что наш язык отличается от их языка. Никогда никого не видели с другим языком.

— А вы говорите, люди как люди. Стыдиться своего языка!

— Почему именно стыдиться?

— Не могу я сейчас думать о каких–то причинах какого–то аборигенского идиотизма. Я должен опохмелиться. Думаю, кто–нибудь из них гонит бражку из здешнего зернышка.

— Как ты собираешься им объяснить, что тебе нужно?

— Скажу, трубы горят — это все понимают. Один раз на Меконге…