Михаил Попов - Ларочка

Когда Пызин пришел с этим, никому не нужным компроматом к шефу, тот опять сильно заскучал. Ссориться с армянским лобби ему не хотелось, но ссориться с властью, которую в данном варианте представлял дурак Пызин хотелось еще меньше.

— Чего же ты хочешь? — Устало и иронично спросил Михаил Михайлович. Комсомолец не понял иронии, и потребовал, чтобы большая часть армян, была заменена.

На кого?

Есть кандидатуры. Пызин имел большие связи в кадровых структурах ЦК, и ему не составило труда подобрать подходящих людей, выраженных неармян, для соответствующей работы.

До этого момента его звали просто «онанист», намекая на героя известной повести Алешковского, на рукаблудное качество его приказов и бессмысленную возню вокруг режима работы. Теперь же он заслужил прозвище Ататюрк, хотя информированные историки, из числа лекторов говорили, что прозвище не совсем справедливое, ведь упомянутый персонаж армян не резал, да и тюрком, вроде как был не вполне, но кому дело до таких тонкостей.

На жизни Ларисы пызинское руководство отражалось мало, она легко обходя новые подводные камни. Как раз в это время она развернула обработку общественного мнения в нужном для себя направлении. Тойво был нейтрализован хорошо продуманными похвалами в адрес «молодой эстонской прозы». Она даже исхитрилась и удачно скаламбурила в нужный момент. Назвала Карапета во время одного из совместных походов буфет «Императорским безумцем», намекая на его неумеренно восторженное отношение к шефу и на то, что ей нравится роман Яана Кросса, и Тойво окончательно растаял. Его независимая позиция в редакционном раскладе, формулировавшаяся как «один на льдине», в память о сидевшем за сталинской проволокой отце, дала трещину. Он, как уже сообщалось, пошел лоббировать Лару в кабинет Михаила Михайловича.

Пан Милован в обработке и не нуждался, ему достаточно было узнать желание дамы, и он вскакивал, прижимая обе ладони к сердцу. «Серб и молот», — называл его Питирим. Да, этот мужчина всегда был готов к услугам, но для для надежного закрепления этой позиции во время одного из веселых выездов на Галкину квартиру Ларочка отвела рыцаря в комнату отсутствующего сына хозяев, и там они совершили очень быстрый деловитый грех, даже не прекращая сплетничать, как бы обменялись подписями на договоре о взаимной поддержке.

Саму влиятельную Галку Лара тоже успокоила. Для этого хватило всего лишь одной грубоватой фразы о том, что она для достижения заветного кресла не пойдет банальным женским путем, и не потому, что не интересуется антиквариатом. Она так не поступит из жесточайшей женской солидарности, ибо не хочет претендовать на то, что уже принадлежит другим. Галка поняла, что на ее особое положение в коллективе Лариса претендовать не будет, хотя и могла бы, учитывая выгодную для нее разницу в возрасте. Сорокалетняя машинистка оценила жест доброй воли, ей действительно не хотелось терять своего статуса, при котором она по умолчанию причислялась к творческим работникам, и имела возможность являться на работу не к десяти, а к двенадцати, плюс и ряд других маленьких, но приятных исключений.

Провинциалов в «Истории» было двое, оба совсем недавно приняты на работу, и оба попали под власть Ларочки, хотя и числились по другим отделам. Оба были совсем недавними выпускниками одного истфака, только разных потоков. Одного звали Прокопенко, хохол из Нежина, третий сын в большом, сытом, крепком семействе своего добротного, деревенского батьки, и сам уже к моменту вступления в должность в «Истории» отец двойни и приймак в номенклатурном семействе с Кузузовского проспекта. Он отвечал за Древнюю Русь, отвечал спокойно, по большей части помалкивая, и приятно улыбался в ответ и на похвалы, и на критику. Про таких говорят, что с них как с гуся вода, где сядешь, там и слезешь. Ларочку он интересовал мало, и слегка раздражал своей кажущейся неуязвимостью и полнейшим благополучием. Затащить такого в койку не представлялось возможным, а каким другим образом можно было сформировать в нем чувство вины. Она давно уже поняла эту главную женскую истину. Хочешь управлять мужчиной, найди в нем ту кнопку, которой включается чувство вины. Не у всех она расположена в одном и том же месте. Часто очень хорошо замаскирована, но есть всегда. Женщина не управляет только теми мужчинами, которых она не потрудилась исследовать на этот предмет.

Но немного на этом участке Лариса все же поработала.

Сначала она попробовала вменить Прокопенке его хохляцкость. Мол, народ–предатель, украинские полицаи сожгли Хатынь (это она знала по должности, как сотрудник отдела Великой Отечественной), вечное мазепство украинской души и так далее. Но Петро только похохатывал, и ласково улыбался большим, добрым лицом, и поглаживал сдобные, залысины. А на общих распивочных заседаниях красиво, тихо пел «нич яка мисячна», и всем было понятно, что он в полнейшем умилении от своего хохляцства.

Второй наезд была произведен по факту его приймачества. Мол, приспособленец, схватился за бабий подол, который был приделан к московской прописке, и это подло. В ответ Петро демонстрировал фотки своих дочек–куколок, а однажды в редакцию заехала его супруга, и всем стало ясно, особенно Ларочке, что брак–то по страсти.

Пришлось отступать, и чтобы это не выглядело как полное поражение, Лариса вела арьергардные бои на тему невыносимого самодовольного благополучия Прокопенки. Видите ли, у него все хорошо, и дети, и жинка, и все родители со всех сторон живы, и работа ему нравиться. Нет никакого повода даже для легкого душевного свербления. Стыдно быть таким сыром в таком масле.

Второй новичок был для Ларисы, собственно, и не новичок. Мир все же тесен. Алеша Попович, дружок Маркса и Энгельса, белорусский подросток из поселка при Жировицком монастыре. При таких встречах кричат «Ба!», и Лариса крикнула, паренек съежился, как будто его сейчас накажут. Он стал еще суше, чем был, и как–то почернел, стал болезненнее, как будто насквозь пророс нервами, его очень легко было вывести из себя, смутить. Фамилия у него была звучная Волчок, но как выяснилась, досталась от полесского отчима, и не была им любима. Он специализировался в области античной истории, и попал под начало к эстонцу, отвечавшему за все Европы разом. С Волчком Лариса могла бы организовать белорусское землячество, но почему–то ей это даже не пришло в голову. Она не чувствовала никакой связи с этим затюканным парнем, как будто они происходили родом из разных Белоруссий.

Лариса только увидев его сразу поняла, что победа одержана. Тут даже не надо было ничего формировать, заноза вины сидела уже давно в заднем уме этого Волчка, с того самого вечера в иконосборнике Рыбоконя. Он так много слышал, он так много знает, что пусть только попробует не смущаться, и не отводить глаза при разговоре с пани будущим старшим консультантом.