Михаил Попов - Ларочка

Лариса не порвала свои связи с прошлым. Найдя свое место в учреждении, она наподобие магнита, стала стягивать к себе множество разного прежнего народа. В той или иной степени были привлечены к работе и общению и сын космонавта, и Энгельс, и девчонки из пединститута и Саша и Марина, и другие. Все или читали лекции, там куда пошлют, или подбирали материалы по заданным темам, или хотя бы приезжали товарищески пьянствовать, когда покличут. Так что вес Лары в конторе обеспечивался еще и наличием разноцветного человеческого шлейфа, тянущегося за ней. Ее знакомые были ввинчены в работу почти всех отделов в том или ином качестве, что обеспечивало хорошую остойчивость кораблю ее карьеры.

Кабинет истории Великой Отечественной был самым большим, что понятно. Лариса так расположила шкафы, столы и прочую мебель положенную отделу по штату, что выгородился уютный и обширный анклав, обладающий правами почти полного суверенитета. Ни начальник Голубев, ни тихий претендент Воробьев не рисковали проникать за ограду, уставленную по верху горшками с редкими кактусами, увитую гирляндами невероятных висячих растений. Все это были подарки от направления «Природа», с которым Ларочка сдружилась во время какой–то совместной командировки, и теперь частенько приглашала к себе на посиделки. Поводов для их устроения всегда было более чем достаточно. Бережной защитил диссертацию «Гуманитарные аспекты русского освоения Антарктиды»; Энгельс опубликовал статью о Ниле Сорском в «Вестнике Ростовского университета»; прилетели забайкальские супруги–лекторы, Яромир и Василиса, он чех, она бурятка, с набором таежных бальзамов.

Явился однажды, в это трудно поверить, неудачливый ухажер Гарик. Прошли годы после того памятного похода в «Метелицу» и за все это время он никак не сигнализировал о себе. Лариса столкнулась с ним всего месяц назад, случайно, буквально в метро, и пригласила «на свою территорию».

И он пришел.

Все главное при нем все же осталось: рост, стать, успешность, судя по двум огромным кулькам набитым бутылками и банками из «березки», к тому времени еще сохранявшей свое значение. Но многое и изменилось. Отпала начисто пошлая кличка Мангал. Он стал как хорошая машина очищенная от наглого тюнинга. Просто очень видный, качественный мужчина.

Хозяйка отворила створки шкафа, достала оттуда поднос с чисто вымытой с прошлого раза посудой — стоическая провинциальная чистоплотность не покинула ее за прошедшие московские годы, — и стала накрывать на стол, с которого решительно смела рабочие бумаги.

Гарик сел в углу, осторожно улыбаясь.

— Ну, как ты, что ты? — Искоса поглядывала на мужчину Лара. — Тебе не кажется, что это судьба, — встретились в метро!

Она сказала это как бы в шутку.

Гарик пожал плечами. Он испытвал сложные чувства. Можно сказать, что он жалел о своем приходе, но одновременно считал его в каком–то смысле своим долгом. Опять–таки, дело было в «Метелице». Ему не нравилась его роль в той ситуации. Ему хотелось обьясниться–извиниться, хотя он не был уверен, что у него хватит смелости начать такой разговор. Он не знал, до какой степени Лариса в курсе подоплеки тогдашней гулянки. Он смутился, увидев ее в метро, но и обрадовался, получив приглашение. Было бы преувеличением сказать, что его томило воспоминание о той истории. Но все же ему хотелось полностью зачистить эту страницу прошлого.

Был доволен, что не отвергнуты его кульки, ибо, чем ближе он приближался к ЦБПЗ, тем почему–то они казались ему выглядящими все более самодовольно. Да, там, на «Театральной», Лариса приглашала его легко, как бы без подтекста, но это могло быть приемом особенно тщательной маскировки. Надо быть начеку.

— Ты, знаешь, действительно судьба.

— Да-а, так ты согласен? Осторожнее, молодой негодяй.

Он решил не задумываться над тем, что может означать этот «негодяй».

— Да, ты знаешь, Лара, я ведь практически годами не езжу в метро, а тут крыло помял…

Лариса выпрямилась, сдувая с носа кокетливо выбившийся волос.

— Ах, даже так. Мы оторвались от народа, мы глухи к ропотам. Мы гуляем по облакам.

Гарик сдержано улыбался. Ему было трудно, он сказал правду, и не собирался произвести то впечатление, которое произвел.

— Смотри Энгельс, вот он, наконец, перед нами во всей своей… он, он, обиратель вдов и сирот.

Сидевший в углу Энгельс перестал рыскать шариковой ручкой за ухом, взял с тарелки кусок сервелата и стал жевать.

Вошел с бумажкой в руках Прокопенко, и тут же был атакован.

— Смотри, Прокопенко, вот таким ты будешь через пару лет. На чужом несчастье, свое счастье не построишь, Прокопенко, ты меня понял?!

Тот набычился.

— Ладно, садись.

Прокопенко сел.

— Чего уселся? Сходи за сербской фракцией, полакомиться насчет клубнички. — Сказала Лариса вываливая на блюдо роскошные, пахучие ягоды, принесенные Гариком.

— Попользоваться. — Поправил ее Энгельс, славившийся дотошностью.

— Что? — Обернулась к нему Лариса с вызовом.

— Гоголь. — Виновато сказал он.

— Моголь! — Был ему ответ. — Могоголь! Ты, еще здесь, Прокопенко, и нашему античному белорусу скажи.

Первым явился незванный и страшно расстроенный Карапет Карапетович. Не поздоровался, сел, развалив на стуле коротенькие толстенькие ноги.

— Что случилось?

— Добрался до Григола Ашотовича.

— Вот сволочь! — Продолжая автоматически что–то нарезать, ответила Лариса.

— Ну, почему, почему, объясните мне, армянин не может читать лекции о Куликовской битве?!

Гарик, к которому, почему–то, был обращен вопрос, пожал плечами. Он почти не был армянином, у него здесь было свое дело, и не во что больше он вмешиваться не хотел.

— А что он говорит?

— Он говорит, Ларочка, что Куликовское поле, поле русской боевой славы…

— И это правильно. — Веско заметила Лариса.

— Так Григол Ашотович говорит то же самое!

— Поле, русское по–оле… — пропела, входя, Галка. Увидев незнакомого, да еще «упакованного» мужика, она добавила к «сопрано» еще и покачивание бедер.

— Дорогая, сходи за сольцой. — Тут же осекла ее хозяйка праздника. Та, глядя на пачку «Экстры» на краю стола, понимающе улыбнулась, и стала закуривать, ища взглядом свободный стул.

— А что касается полей, Карапетушка, то вот, посмотрите на него.

Все посмотрели на вошедшего Волчка, и он невольно потемнел под взглядами.

— … утверждает, что на, допустим, Бородинском поле мы не победили, а проиграли. Поте–ери у нас были больше, позицию мы бросили после всего, столи–ицу оставили, мол, военная наука все это зовет поражением. Но всем же понятно, что это ерунда собачья. Великая победа, есть великая победа.

— Причем здесь Григол Ашотович? — Тихо проныл Карапет