Михаил Попов - Ларочка

Тамила Ивановна перестала заходить к ней со сводкой неофициальных событий на территории «Истории», хотя, общий дружелюбный тон сохранила.

Ребров вызывал Ларису к себе «посоветоваться», и идея у него была все время одна: как бы побудить «старика», то есть Михаила Михайловича. к какому–нибудь более решительному проявлению положительных чувств в адрес новой власти.

Да, ГКЧП он вроде бы не поддержал, но осудил все же чуть поздновато, когда это был просто голос в общем хоре. Сейчас бы надо не скрывать своих передовых настроений.

— Ты же можешь на него повлиять.

— В смысле?

Ребров вскочил, прошелся по кабинету. Лариса презрительно следила за ним тяжелым взглядом.

— Ну, хотя бы из партии, он мог бы… ты понимаешь?

— Нет.

Ребров рухнул в кресло свернулся в нем личинкой, но тут же выпорхнул серой бабочкой.

— Ты пойми…

— И ты пойми, он боевой офицер, ветеран войны, он вступал в эту партию на фронте. — Лариса не знала этого наверняка, но считала, что имеет право на такое полемическое преувеличение.

— Да это все конечно. — Кривлялся зам. — Но только его осознанный, такой демократический жест…

Лариса мрачно покачала головой и вышла вон, не скрывая возникающей неприязни к собеседнику.

— Что–то надо делать с этой сукой! — Жаловался Ребров в тот же вечер одному из понимающих комсомольских менеджеров средней руки. Он наладил свои тропы в дом на Маросейке.

Тот отмахивался и вздыхал.

— Лучше не связывайся, само отомрет. Как и твой Михалыч. Это уже близкие дела. Лучше наливай.

Ребров и сам чувствовал, что за Ларисой что–то клубиться. Да, все эти специалисты по Михаилу Тверскому и любители Лавра Корнилова пока тихо попрятались в поры старой жизни в виду новейших политических мод, но погасли ли они окончательно? Он искренне, со всем вятским коварством ненавидел эту старомосковскую снобь, и даже хотел бы отомстить за то, что вынужден был перед нею в свое время пресмыкаться, но трусил. Его звали на хорошее место в новый ловкий банк, а он боялся расстаться со своим здешним мелким, но прочным местом.

Сердце разрывалось меж двух карьер.

У Ларисы было такое впечатление, что крутнули гигантский калейдоскоп, и теперь она с удивлением рассматривает новый глобальный рисунок жизни. Прежде у нее было ощущение, что она один из самых все понимающих и решительно действующих людей, и ей было неприятно осознавать, до какой степени почти все остальные оказались больше готовы к «переменам», чем она.

Впрочем, не все.

С некоторым даже интересом она обнаружила, что у ее ног по–прежнему толчется стайка щенят мужского пола. Они не разбежались, когда распались бразды ее прежнего правления. Им легче пережидать смуту поблизости, в надежде, что она придумает, что и как делать дальше.

Ну, с Бабичем у них был медленно мерцающий брак, даже произошло какое–то сближение с семейством. Отец «супруга», молодой еще крепкий, нахрапистый мужик, директор мясокомбината, очень к ней благоволил, и даже вроде как шутливо ухаживал. Все понимал: «поматросишь ты моего парнишку и бросишь». Лариса и не скрывала, никакого по–настоящему прочного союза, она себе здесь не планирует. «Тогда, отрежь и отринь». Лариса честно пробовала, несколько раз заводила разговор о том, чтобы Бабич–младший поискал себе настоящую жену. Все это делалось спокойно, без всякого надрыва. Так герцогиня заставляет жениться своего любовника–конюха на камеристке.

Прокопенко и Волчок держались на некотором расстоянии, но не потому что отказались от старшей подруги, а просто не знали как себя вести. И стоило прозвучать первому ее конкретному окрику, тут же встали позу прежнего подчинения.

Прежде Лариса их гнобила и шпыняла, обвиняя в самодовольстве и предательстве, теперь отложила кнут. «Настоящее достоинство это достоинство сохраненное в поражении». — Такая у нее теперь была формула.

Молодые люди, как подавляющее большинство жителей страны были жителями политического болота. Им противно было задрав штаны бежать за Собчаками, но и свинцовые мерзости старых партийных порядков, были отвратны. «Открытая часть закрытого партсобрания». «Да здравствует братство республик сестер!» Такое, конечно, хотелось забыть. Но и новое не восхищало. Они просто кивали напористому телевизору, да, да, победа, но не обнаруживали внутри источника истинного ликования.

Противно и тяжело быть никем.

А тут вдруг оказалось, что они не просто так, не мусор в щелях истории, а носители подлинного, обиженного благородства. Они что–то вроде партии временно отошедшей с передовых позиций. Бинты на ранах после совместного поражения связывают крепче, чем флаги общей победы.

Таким образом, влияние Ларисы в «Истории» стало с одной стороны слабее, но с другой как бы и сильнее. Если раньше сбежать из под ее колпака было делом почти желанным, то теперь, представлялось практически немыслимым. Все равно, что бросить раненого друга.

Разумеется, и Милован, получивший страшный печатный нагоняй за несвоевременную статью про своего кормильца Булгарина, кажется, в «Московских новостях», тянулся туда же. Причем, как и все очень образованные люди, считал, что именно он является и мозгом кружка, даже не представляя до какой степени это не так.

Бережной и Энгельс также стали залетать на огонек все чаще. Причем, с ними присоединилась еще одна мощная линия. В «Историю» стали заглядывать священники. В прежние времена привлечь к работе ЦБПЗ священнослужителя, тем более официальным порядком, было невозможно. Бережной с Энгельсом хотели, но терпели. Теперь же — свобода!

Физики и химики потащили экстрасенсов, инопланетян, гадалок, свидетелей падения Тунгусского метеорита.

Армейцы: бывших офицеров Иностранного легиона.

Историки — священников.

Теперь каждое застолье было освящено, и рядом с Че Геварой (подарок позабытой лесбиянки) появилась икона.

Единственным мужчиной, с которым у Ларисы отношения не складывались, ну ни в какой степени был ее сын. Конечно, виновата она была сама, и даже готова была признать, что виновата. Мать не рядом с ребенком, на что она может претендовать? Вечная червоточина в сердце — я скверная мать!

Неприятные приступы трезвости — а как можно устроить по–другому?

Ребенок в коммуналке под опекой Каблуковых?!

Потом Ларисе неожиданно дали однокомнатную квартиру, и неплохую в новом доме строившемся для сотрудников ЦБПЗ последние лет двенадцать, и вдруг победоносно достроенном прямо среди развалин СССР.

Но улучшение жилищных условий, только усложнило жизненную ситуацию. Ларисе теперь намного труднее было представить сына в одном с собою жилище.