Павел Мухортов - Повести и рассказы

Разгоряченный, беспрерывный поток взмыленных юношей и девушек тянулся из зала на свежий воздух. Навстречу текли шумной горной рекой тела, охлажденные на улице, желающие вновь погрузиться в душную печь музыкальной ловушки. Казалось, что это не сотня людей, действующая по своей воле, а единый змееподобный организм гигантской длины. Его течением Филина занесло в зал.

Добравшись до столика, он увидел Генку, который мирно беседовал с Леной и Пашкой. Лехи и Ходанича поблизости не было. Филин молча постоял и пошел к выходу, отыскивая в танцующей кутерьме Леху. Кто–то дернул за рукав, это оказался Алексей.

— Где Ходанич? Я хотел из него, как говорится, отбивную сварганить, — устало осведомился Филин.

— Я его отправил отсюда, — осадок неприязни еще звучал в его тоне.

Филин хлопнул друга по плечу: — Пойдем развеемся?

Они протиснулись в ревущий тайфун любителей рок–н–рола и полностью отдались его воле.

Диск–жокей объявил заключительный танец, породив этим заявлением гам возмущенных голосов, задерживающих таким образом, окончание вечера еще на несколько танцев. Но через двадцать минут неумолимый хозяин дискотеки отключил аппаратуру. Толпа хлынула к выходу, напоминая воду, прорвавшую плотину.

Генка старался держаться вместе с остальными, но его как и других, отделило и затянуло в бурлящую щель, потащило из зала. У клуба ребята снова собрались вместе.

Классный, как говорится, вечер, — Филин оглядел всех с высоты своего роста. — Кстати, вот–вот оттуда закапает, — он указал на темное, без звезд и луны, небо.

— Пора разбегаться. Леха, Пашка! За мной! А вы, так сказать, без нас не заблудитесь… Пока, старик! — Сергей крепко сжал кисть Ткачука, хотя обычно протягивал расслабленные пальцы.

— Лена, до завтра! — махнул рукой, и тройка исчезла в черноте парка.

Генка и Лена, не торопясь, пошли по запутанным лабиринтам старых улочек города, которые быстрее всего могли вывести их к своему району.

— А куда подевался Ходанич и этот? — Лена сделала вспоминающее выражение лица. — А… Васька? Странно! Они что–то исчезли даже не простившись.

— Честно говоря, не знаю. — Генка хотел сказать что–то, но замялся. Лену провести было трудно.

— Ты хочешь спросить меня о чем–то?

— Нет, просто… А как тебе Ходанич?

Девушка внимательно посмотрела на Генку.

— Да никак. Для меня он пустое место. Да и все к нему так относятся…

— Поэтому он и стал таким, как есть.

Лена более чем удивленно взглянула на Генку: — Странный ты человек.

Он шел, напряженно вглядываясь в темную даль.

— Он идет по улице. Длинные локоны или короткая стрижка с бритыми висками. На нем кричащая майка с трафаретом убийственного «цхи». Штаны и мокасины «визжат» от сознания своей ультрамодности. Он глух ко всему внешнему миру, да, честно говоря, и к самому себе. Ему на все наплевать. Уши заткнуты наушниками и слух поражен натиском децибел модного плейера. В кармане хрустят купюры, полученные сегодня на «толкучке». Вечером от них ничего не останется, все будет пропито в кабаке. Ему ничего не нужно. Но он, заметив, что у вас выпал кошелек, не догонит и не отдаст.

А завтра он снова на «толчке». И все будет покупать, все будут упрекать себя, что кормят тунеядца, но покупать будут. Но мы его не кормим. Мы его выкормили давно, а теперь все глубже и глубже запихиваем ногами в смрадное болото, из которого он уже не вылезет никогда…

Лена не ожидала от Генки такой прыти. Она даже стала растерянно смотреть на Ткачука, зло отчеканивающего каждое слово.

— Ты ненавидишь Ходанича и Хомякова? — спросила Лена.

— Ходаничей и Хомяковых, и им подобных.

— Вот это да! Но что же ты предлагаешь делать, одних слов мало.

— Честно говоря, пока не знаю. Но надо бороться, не давать им свободу действий, — и, переводя растревоженное дыхание, со свистящим носовым выдохом добавил: — Извини, что заставил выслушивать всякую — он хотел добавить «ерунду», но не решился, а другого слова не подобрал и замолчал.

— Да нет, мне было интересно твое мнение…

Они только сейчас заметили, что на асфальте появились лужицы, по которым колечками разбегались волны от падающих капель. Дождь готовился разразиться по–настоящему. Набухшие сгустки туч заволокли сквозящее небо, плотно запеленав сизый город, будто отделив его от всего остального мира. Застыли в немом ожидании тревожные деревья, опустели скамейки в парке.

Дикий хохот пронзил слух. Навстречу выплывали две качающиеся фигуры. сТрого выдерживая курс по центру аллеи, они лезли напролом. Вечерние запоздавшие пешеходы при встречах шарахались от них в стороны, девушки заметно ускоряли шаг, убегая от длинных, тянувшихся рук.

Лена крепче сжала ладонь Геннадия: — Свернем сюда? Смотри какие лавочки! — Она взглядом показала на выложенную плитами дорожку.

— Ну ты и хитрулька, улыбнулся Генка. — А почему мы должны сворачивать?

— Странно, зачем лесть, нарываться…

Ткачук перебил ее: — Лена, ты ведь говоришь сейчас совсем не то, что думаешь.

Кроме надвигающихся парней впереди никого не было. Лена потихоньку прижалась к юноше, заглядывая в глаза, безлюдность парка пугала ее. Генка не испытывал ни тени страха, только злая сосредоточенность. Чтобы не показать своей слабости, Лена решила говорить, но что именно, не нашла. И ноющее сердце, вопреки воле, учащенно забилось.

Двое надвигались. Истерическое волнение Лены взвинчивалось, она представила, как хрипатые парни начнут приставать к ним, а Генка не выдержит и обязательно полезет в драку, защищать ее и свою честь. «А чем все кончится?»

Две пары сблизились. Девушка закрыла глаза: «Будь, что будет». А в следующее мгновение шаркающие и хлюпающие шаги послышались за спиной.

— Ты так тяжело вздыхаешь? — в голосе Генки Лена уловила добрую усмешку.

— Разве? Я не заметила, — честно призналась Лена и почувствовала, как приятные теплые волны облегчения растекаются по телу.

— Ненавижу драки. Кстати, Гена, слышал новый анекдот про экипаж?

— Нет, ну выкладывай.

Ведут пилоты в небесах самолет. Командир вопрошает: «Штурман, курс?» Штурман, не раздумывая, отвечает: «Пять». Командир — «Что пять?» А штурман — «А что курс?»

Генка от души рассмеялся и вдруг… стихийными потоками хлынул проливной дождь. Дробно застучал по глянцевым в свете фонарей витринам, чернеющим лентам дорог, оконным стеклам. Теплый асфальт, остужаясь, испускал терпкий запах гари.

* * *

Уставшая мать опустилась в кресло, перелистала книгу и уткнулась в текст. Но чтение не шло: строчки расползались перед глазами, сливаясь, и она все прислушивалась к заунывно открывающимся дверям лифта. Не на восьмом.

«Что за туман у него в башке? Ясно — творится что–то неладное. Тихий, замкнутый, сторонившийся улицы подросток, не желавший ничего знать кроме любимого спортклуба, меняется на глазах».