Михаил Однобибл - Очередь

Но учетчик узнал и фальцет Егоша, разжалованного сверщика второподъездной очереди, и свою впредистоящую соседку по очереди, одну из тех, кто ловил его на переправе. За спиной купальщицы учетчик заметил грязно-белые пенопластовые поплавки. Место слияния рек было перегорожено сетью. Но если бы сети не было, учетчик не проплыл бы незамеченным мимо врагов, стерегущих его в засаде. Они все предусмотрели. И не факт, что их было двое, а не больше. Лезть с убийственным треском через прибрежные заросли в надежде выйти к реке в обход засады учетчик тоже не рискнул. Пришлось незаметно уходить назад против течения притока, хорошо, что перед слиянием оно замедлялось.

Отшумели холодные дожди и ветра начала осени. Но дни бабьего лета принесли свои печали. Державшаяся наперекор ненастью листва с возвращением тепла стала желтеть и рушиться. Учетчик не находил укрытия в удобных развилках толстых деревьев, сквозь сетку голых ветвей его стало заметно издали, вместе с истлевшими, давно кинутыми птичьими гнездами. Учетчик спустился. Но в канавах и на пустырях, где мертвая трава стояла еще высоко и густо, было нестерпимо холодно, под звездным небом ударили утренники, на рассвете земля покрывалась инеем.

От долгого питания подножным кормом учетчик ослаб, зрение и слух притупились, движения замедлились. Он старался реже менять лежку и не думать о том, откуда возьмет силы на решающий штурм городской черты под покровом первых метелей, а до них надо было протянуть еще месяц. По утрам между пробуждением и подъемом учетчик подолгу думал, где он сейчас, в каком году и сезоне затеряно это сейчас и что надлежит делать. Он не мог всплыть на поверхность собственной памяти. Затаив дыхание, он искал взглядом, за что зацепиться, чтобы вытолкнуть себя в сегодня. Если в ночном мраке накрапывал дождь, удары капель о траву казались шагами, учетчика охватывал страх. Он не был уверен, что не кричит во сне.

После изнурительных скитаний и разведок учетчик, наконец, подыскал более-менее надежное укрытие на дне овражка за огородами. Никто не пытался освоить неудобье, занятое старыми ветлами. Они росли вповалку, переплетясь живыми и мертвыми ветвями. Вода подмыла корни, ветра довершили дело. Понятно, почему окрестные хозяева оставили дровяное топливо гнить: не хотели возиться, даже клиньями мудрено поколоть сучковатые витые стволы, а до того их надо было раскряжевать и вытянуть из ямы. Под эти деревья, черные от сырости, а частично сбросившие кору и выбеленные дождем, незачем было соваться очередникам или собакам. Здесь учетчик проводил бесконечные дни. От скуки глядел на грунтовую дорогу, наезженную вдоль края овражка. Половину ее съел и стянул вниз оползень. Изредка по ней пылили машины, одни бесшабашно кренились на ухабах, другие опасливо виляли. Немногим чаще появлялись пешеходы, загородные сезонники или городские очередники. Некоторые вызывали симпатию. Но учетчик не поддавался на вероятный самообман. Он не доверял себе и называл себя глухим аспидом. И разве не уподоблялся он змее или ящерице, когда выползал из-под осклизлых валежин на пригрев. Пожалуй, он был еще более жалок, потому что и в минуты блаженного покоя его сбрасывали с солнечных возвышений чих и кашель. Хотя учетчик подобрал шляпу и дырявое пальто, выброшенное горожанами вместе с молью, он простудился. Настоящей причиной болезни были не холод и голод, а хандра и вынужденное безделье.

Овражек, несмотря на хмурость и погребную стужу, дарил мелкие радости. Хозяева выходивших к овражку усадеб сталкивали в него все ненужное. Кроме откровенного хлама, крошева старой штукатурки или голых безногих кукол, прожженных кислотой из опрокинутого аккумулятора, кидали и такие обломки городской роскоши, которые за городом нашли бы применение: гнутые ржавые гвозди, болты и гайки с рваной резьбой, аптечные пузырьки с крышками, пустые консервные банки. Учетчик вспомнил, как Рыморь поднял в лесу вместительную жестянку из-под томата, отмыл ее и всю зиму носил с собой: огонь под тонким дном моментально растапливал снег. Теперь в стылые рассветные часы, пока город спал, а неспящие прислушивались к спящим, учетчик разводил на дне оврага крохотный костерок и готовил похлебку. В консервной банке он сварил выросший на корневой гнили деревьев пучок зимних опят. Да, не зря бригадир Рыморь как-то заметил, что дешевизна и доступность унизили консервную банку, а до эпохи жести чудесная утварь с тонкими жаропрочными стенками бережно передавалась бы от бригадира бригадиру по наследству, как священная реликвия, ее утрата была бы невосполнима.

Среди брошеных вещей учетчик нашел обрывок мягкого портновского метра и бережно убрал в карман. Полустертые деления сохранились от 26 см до 78 см, это давало сплошных полметра, что удобно при сложении замеров большой длины. Учетчик сам себе подивился. Неужели он исподволь возобновил сбор учетного инструмента? Неужели надеялся вновь стать учетчиком, а не только вернуться за город, кем угодно, лишь бы вернуться?

Самой ценной находкой стал обломок ножа, ржавый, но крепкий. Удивительно, что город им пренебрег. От стального лезвия остался целый мизинец, наборная плексигласовая ручка удобно легла в ладонь. Конечно, менее пестрая рукоять была бы практичнее, но и за эту следовало сказать спасибо городской расточительности. Когда дул ветер, шуршала жухлая трава, скрипели мертвые ветви, учетчик точил обломок о шершавый скол гранитного надгробья, непонятно какими судьбами и для какой надобности занесенного в овражек с кладбища.

Таким ветреным солнечным днем учетчик заметил на приовражной дороге повозку. Старая понурая кобыла тянула медленно. Попутный ветер пылью из-под колес застилал дорогу лошади и мужичку, вяло державшему вожжи. Его единственной пассажирке скучно было смотреть на пыль, она уселась в задке телеги, свесила ноги через борт и облокотилась на жесткий дорожный чемоданчик. Видимо, путь предстоял долгий, она запаслась терпением и задумчиво озирала остающийся позади город. Конечно, не очень-то удобно было ехать в тряской телеге по разбитой дороге. Переменяя позу, путница запрокинула голову и взмахом подняла и опустила руки. Подставляла она солнцу лицо, посылала прощальный привет знакомым местам перед разлукой, или просто захотела расправить мышцы, но по движению, исполненному неизъяснимой грации, учетчик ее узнал. Их знакомство оборвалось так внезапно, они не собирались расставаться, поэтому можно было надеяться, что она ждала новой встречи. В эту же секунду учетчик понял, что и сам подспудно искал ее после освобождения из подвала. А кому еще он мог довериться в городе!

Учетчик помчался наперерез повозке. Он мог бы не бежать, треща ветками и царапаясь о колючки высокой расторопши. Лошадь плелась шагом. Но уж слишком он взволновался. И когда ухватился за борт телеги рядом с пассажиркой, долго шел не в силах сказать слово. Хотя пассажирка тоже молчала, хотя мешковатое платье и застиранный головной платок старили ее, учетчик не ошибся. В телеге ехала Рима, его подвальная приятельница и опекунша. В платке, повязанном под глаза, как у загородных сезонниц на полевых работах во время суховеев, она казалась учетчику еще милее, чем в чудные моменты прошлого, когда в обтягивающем трико вставала на цыпочки и с невинно-лукавым видом опускала голову, чтобы в следующий миг наперекор всем городским установлениям ринуться в цокольную скважину и пронырнуть подвал. Сейчас Рима не собиралась идти пешком, ехала в повозке босая.