Александр Лекаренко - Лауданум Игитур

У одного были рубины и запас опиума, у другого — желание и возможности, оба были русскими с Востока и понимали друг друга с полуслова, как они могли не договориться?

Гонцы от товарища Мирзоева прибыли, когда Йося уже успел огранить около десятка камней. Мирзоев не мог предъявить никаких официальных обвинений, рубины были и снова должны были стать его неофициальной собственностью. Двое мрачные, моджахедского вида таджиков с прокурорскими удостоверениями в кармане, прибыли в связи с расследованием уголовного дела о хищениях на предприятии горной промышленности и с поручением доставить в генпрокуратуру Таджикистана свидетеля по делу — бывшего заместителя начальника охраны этого предприятия.

Они не посмели ни вытрясти камни, нагрянув к нему домой ночью, ни взять его в оборот прямо в здании райотдела, поэтому ему удалось уйти, воспользовавшись некоторой заминкой.

И он дремал теперь в кресле у холодного камина, предоставив времени и опиуму лечить раны и выжидая, когда гончие псы уберутся восвояси.

А тем временем, судьба подбирала и связывала несвязанные нити, созидая прихотливый ковер человеческой жизни — ристалища богов.

Утром он проснулся здоровым и решил отпраздновать этот факт пробежкой и рекордным заплывом, прихватив с собой несколько драгоценных галет и маленький термос с чаем — для праздника.

Двигаясь берегом реки, он вдруг заметил краем глаза голую девочку, присевшую за тонкой завесой камышей. Если бы у нее была темная кожа, он бы решил, что у него галлюцинация. Но ее кожа была белой, слишком, не по сезону, белой. Не замедляя шага и не поворачивая головы, он проследовал к своей заводи, унося на сетчатке глаз фотографический отпечаток: белое тело, перечеркнутое темными штрихами камышей, настороженный взгляд из-под черных прядей волос.

Он спокойно сел на песок, спокойно снял майку, медленно разложил на ней свои припасы, одновременно быстро, по секторам, оглядываясь. Но ничего не двигалось, кроме того, что движется ветром, не было звуков присутствия, не было особого ощущения опасности в солнечном сплетении. — «Маугли», — внутренне усмехнулся он, — «Или русалка». – Но, в любом случае, не следует выдавать своей озабоченности, даже перед лисой. Он разделся, как всегда до гола, выплыл на середину реки и оттуда осмотрелся. Но ничего не увидел.

Выходя на берег, он заметил, что корни прибрежных камышей облеплены серым, птичьим пухом, расположенным так, как будто его принесло течением от того места, где он видел девочку. Или русалку. Едят ли русаки серых фазаньих курочек?

Он сел на свои спортивные штаны, чтобы песок не лип к голой заднице и налил себе стаканчик чаю. Он ни на секунду не расслаблялся. Но он ничего не услышал — он почувствовал. И медленно повернув голову через левое плечо, увидел девочку, стоящую в полутора метрах от него.

Ей было лет двенадцать. Теперь на ней было темное платье, довольно сиротского вида и явно маловатое. Она показала пальцем на галеты, потом на свой рот. Он кивнул. Она подошла, присела на корточки и быстро, с хрустом сгрызла три из шести галет, лежавших на майке. Она сидела так близко, что он мог слышать исходивший от нее запах речной воды. Ее короткие черные волосы слегка вились и были откинуты назад. Они выглядели так, как будто были уложены гелем.

Он всунул ей в руку три оставшиеся галеты, в другую руку вложил стакан с чаем, потом взял свою майку и прикрылся ею. Они посмотрели друг другу в глаза. У нее были серые глаза и очень черные, как будто подведенные ресницы. Он отвернулся, сворачивая самокрутку, и давая ей возможность доесть.

Он ни о чем не думал, покуривая и глядя на медленно плывущую печную гладь. О чем было думать? Судьба она и есть судьба.

Он бросил окурок в воду, разгладил ладонью песок и нарисовал на нем два домика — большой и поменьше. Потом показал пальцем на себя и на большой дом, — Я. – Она кивнула. Он показал пальцем на нее и на меньший дом. — Ты. — Изобразил пальцами ходьбу. И склонил голову к плечу, дожидаясь ответа. Она долго смотрела ему в лицо, не отвечая. Он уже решил, что она не поняла. Но она кивнула и взяла его за руку.

На хуторе он не стал утруждать ни себя, ни ее длительными объяснениями, а просто подвел к одному из пустующих домов посреди неплохо сохранившегося сада, потом указал пальцем на свой дом и ушел, предоставив самой разбираться в ситуации.

Длинная игла красной меди вспыхнула, как искра на ее ладони.

Как и первый раз, он не услышал, он учуял ее за своим левым плечом. Он не повернул головы. Он только что взял в руки банку с опием, чтобы скатать шарик для следующей трубки, а потом облизать пальцы. В этот момент она протянула ему иглу для опия. Игла была совершенно такой же красной меди, как и трубка, круглая на конце и четырехгранная возле ручки. Так же, как и на трубке, на ней были следы тончайшей резьбы.

Он взял иглу, осмотрел ее и после этого удостоил девочку взгляда. Она стояла прямая, как свеча и такая же белая в своем черном платье. Лицо ее ничего не выражало, в глазах прыгал огонь.

Он погрузил иглу в опиум и приготовил трубку по всем правилам искусства. Затем, одним вдохом втянул в себя весь дым без остатка и прикрыл глаза. Когда он выдохнул, ни одной струйки дыма не изошло из его рта. Он впился глазами в белое девичье лицо, пытаясь проникнуть в его тайну. Она стояла совершенно неподвижно, опустив руки, и отразила его взгляд, как зеркало. Он подвинулся в кресле и качнул кистью руки, показывая ей, где сесть. Она подчинилась мгновенно и села боком, между его раздвинутых ног. Совсем рядом он увидел ее ухо, — красивой формы, с хорошо развитой мочкой, ощутив запах речной воды, все еще исходящий от нее. Ее профиль обозначился на фоне огня камина — высокий лоб, прямой нос, округлая линия подбородка. Он повернул к себе это белое лицо — ее губы приоткрылись, черные на фоне огня. Он уронил руку, скользнул по ее груди — она легко вздохнула. Он провел ладонью по ее бедру — бедро было длинное, гладкое и холодное, как мрамор. Она накрыла его руку своей и подняла к свету огня, любуясь игрой рубина на его пальце, потом опустила рубин к своему лону.

Когда он проснулся следующим утром, девочка исчезла. Но игла, явно составлявшая пару с трубкой, лежала вдоль ее красного чубука. Не хватало еще двух вещей. Комплект должен был состоять из четырех предметов: трубки, иглы, чаши для опия и лампы («волшебной лампы Алладина», — с усмешкой подумал он), завершающей тетрактис. Земля, воздух, вода и огонь — в таком порядке выстраивался символический рад, база первоэлементов и основание пирамиды. Человек — пятый элемент, сочетающий четыре изначальных и преобразующий их на высшем уровне, на вершине пирамиды, Дома Огня. Опиум — пятая эссенция, квинтэссенция, которая служит растворителем и коагулянтом в этом алхимическом процессе, поднимая Человека на вершину пирамиды, где он становится божественным Глазом, созидающим Вселенную в процессе видения. Курение опиума по всем правилам искусства — это магический ритуал с использованием четырех символических предметов: трубки — для земли, иглы — для воздуха, чаши — для воды и лампы — для огня. Лампа — носительница огня представляет также саму пирамиду — Дом Огня и потому является завершающим предметом в наборе. Если ритуал имеет созидательный или разрушительный характер, то предметы должны быть из меди, поскольку медь — это металл Венеры-Люцифера, Созидателя-Разрушителя, пятой планеты, имеющей то же число, что и человек — пять. Порядок ритуальных действий имеет значение. Если брать опиум пальцами, тем более, облизывать их — это значит крайнюю близость к материалу, очень опасная вещь. Если брать иглой — это значит отстраненность через воздух, защита. Во время ритуала лампу нельзя гасить — погашение огня, любого огня означает окончание ритуала. Если лампа гаснет сама, ритуал следует немедленно прекратить. Трубку курят от одного до одиннадцати раз. Притом числа от пяти до одиннадцати ритуально не используются. Тот, кто выкуривает больше одиннадцати трубок — наркоман.