Валерий Осинский - Чужой сын

Я едва понял тарабарщину ее литературных и музыкальных аллюзий — очевидно, чтением Экзюпери и музыкой Грига женщина развивала воображение ребенка, — и приготовил вежливый отказ. Ее зрачки затуманила грусть доброго клоуна, не сумевшего рассмешить единственного зрителя. Мне стало жаль женщину.

— Хорошо! Я переоденусь, а вы располагайтесь!

Я подвинул им вазу с завитым париком винограда на желтой лысине дыни.

— Как вы нашли меня? — поинтересовался я на улице.

— Мы были соседями! — ответила Ира.

Мгновенно мое воображение нарисовало беседочку из детства, и я настороженно покосился на женщину. Она сообразила что–то похожее и недовольно помяла губами.

Память! Я забыл об этом толстовском дубе с огромным дуплом и коричневыми желудями, как гильзы, разбросанные тут и там после жестокого боя. Подступы к дубу закрывал венец диких акаций. Но вот я ступил на мозаику дрожавших теней от переслоений и колебаний листьев, втиснулся вслед за моими знакомыми под когтистый тоннель веток к подножию великана, и по ворчливому ручью из моего детства, в памяти, подпрыгивая на порожках, побежали наши с Ирой бумажные эскадры; возбужденно размахивая короткими ручками, в майке и берете, сосед, дядя Леня, ругал отца в респираторе и с баллоном химикатов для вредителей — он угрожал привлечь отца за гибель хоть одной жужелицы, — а мы, дети, прикрыв рты, прыскали смехом, а потом уплетали даровой мед под льстивые интонации соседки со злым пинчером Гошей на руках; другой сосед, дядя Андрей, в обруче света под навесом, потягивает домашнее вино, осторожно с гагаузским акцентом интересуется у отца местом слесаря на стекольном заводе, а мы с Ирой лакомимся черешней, корчим рожи, нас называют жених и невеста. Я вспомнил теплый запах ее волос на худеньком затылке и ощутил трепет наваждения: иногда, уединившись в тайнике, мы боялись взглянуть друг на дружку — воображение переносило нас в запретную беседку. И убегали…

Вот и сейчас мы ретировались от щедрот памяти, осторожно перешагивая через рассыпанный под кустами изюм человеческих размышлений с гнусными росписями на огрызках газет.

— Как все изменилось! — растерянно произнесла женщина. — Идемте отсюда!

В глубоком поклоне и гуськом мы вернулись к паутине асфальтовых троп.

Мальчик и Смоли тут же умчались за новыми приключениями.

— Ваши родители, кажется, дядя Саша и тетя… — смахивая древесный сор, вспомнила Ира.

— Марина Ивановна. Отца заменили национальным выдвиженцем. От министерства он получил назначение в Россию. Зам директором завода. Родители уехали год назад.

— А вы, почему остались?

— Я редко бываю дома…

— Неужели все так серьезно?

— Не знаю! Пусть об этом думают политики!

— А как же мы? Вот Прибалтика…

Это было время, когда в СССР начались национальные волнения.

— Оставьте, Ира! Империи, древнее нашей, забыты. От нас с вами ничего не зависит! Вы–то здесь как?

Жизнь Иры содержала хрестоматийный эрзац мопассановской темы. Ее муж уехал в Московскую область, не работал, денег не присылал, развода не давал, и раз в месяц устраивал скандалы по телефону. Ира преподавала сольфеджио в музыкальной студии и давала уроки игры на фортепиано. Оплату ей задерживали, или педагог попросту прощал неимущим ученикам…

Женщина вспомнила отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную роль матери, живущей для сына. Тут мои челюсти до хруста свело сдерживаемой зевотой, и я прослезился.

— Боже, какая чушь! — вздохнула она. Я покосился на Иру — приятно обнаружить единомышленника. — Знаете, Саша, я лишь недавно задумалась о кошмаре и пустоте в душах людей, брошенных умирать среди чуждой им культуры! Наверное, инициалы вашей мамы напомнили сейчас ту эпоху. Цветаева, эмиграция. Только они сами уехали из России. А мои родители приехали сюда по распределению и нас здесь бросят! Или нет?

Она заглянула мне в глаза. Во мне шевельнулось забытое детское чувство…

— Допустим! — забеспокоился я. — Для меня родина — место, не там, где я родился, а там где — вырос! В России, — я махнул ориентировочно на север, — мы нужны разве что для политических игрищ. Полагаете, британец, вернувшийся из колоний после Ганди, или гуцул, после пакта Риббентропа — Молотова, были в положении лучше вашего? Меня вполне удовлетворяет мой сад, язык книг и газет, на котором я читаю. Все остальное… — Я вяло отмахнулся.

— Вы надеетесь на своем острове переждать шторм?

Я усмехнулся и примирительно сказал:

— А почему нет? Никакие перевороты не заставят меня думать иначе, чем по–русски.

Затем извинился и ушел. Слишком поздно я хватился своего одиночества.

Мне нечем было выделить Родину (ее фамилия) из десятка женщин в моей жизни.

Обычно Иру и мальчика я находил у поваленной бурей сосны. Ирина отрывает рассеянный взор от книги, щурится на силуэт среди теней и солнечных бликов просеки, и вот ее ноздри расширяются за миг перед томной, все понимающей улыбочкой, ненавистной мне в женщинах. Сережа наперегонки с кудлатой псиной несется навстречу и обнимает мои ноги. Я терпеливо пережидал его порыв: мальчик видел во мне товарища для игр. Случалось, они находили меня у заветной скамейки. Никогда прежде я так много не сиживал на стольких садовых стульях, каменных тумбах, ступенях, парапетах террас…

Воображение рисует сложный лабиринт, которым Родина и я, пробираемся к цели, — имею ввиду, совокупление! — зачастую все, что интересует молодых и одиноких мужчину и женщину. Скучные воспоминания! Препятствий ускорить шаги с опустевшей ялтинской пристани, как это описано в «Даме с собачкой», не существовало. Затем следовал смысловой прочерк, поедание Гуровым арбуза в номере и обреченное: «Вы меня презираете!» Я давно выучил аксиому: даже беспечная любовная связь для русского человека страшна душевными травмами. И оттягивал неизбежное…

Ее сын приводил меня в тихую ярость пустяками, для других, возможно, очаровательными. Его разбитые коленки, рев на всю улицу, фамильярный «дядя Саша» и прочая сюсюкающая чепуха, которую он, словно гору игрушек, с грохотом вываливал передо мной! Чтобы отделаться от Сережи, я занимал его песочным строительством, охотой на кузнечиков и разговорами: его вопросы перебивал захватывающими байками.

— Вы хорошо ладите с детьми! — не без удовольствия за сына похвалила Родина. — Наверное, в детстве у вас было мало друзей!

— У меня их, слава Богу, вообще не было!

Был чудесный день августа, знойно и сухо. Близилась командировка: утром звонил напарник.

Мальчик остался у бабушки. Мы с Ирой томились в ботаническом саду.

— Лето заканчивается! — сказала она.