Владимир Лорченков - Табор уходит

Родика, конечно, знала, что от поцелуев в губы рождаются дети, поэтому была во всеоружии, когда все–таки пришла к Петрике в вагончик. И когда он к ней приходил — как десятница Родика имела право огораживать свои нары одеялом — тоже в губы не целовалась. От любви Родика расцвела. Ноги ее были прямы и стройны, а ляжки упруги и словно молоком налиты, как початки молодой кукурузы. Между ног у нее тянулись красивые и нежные волосы, словно на той самой молодой кукурузе. Грудь ее была высокая, округлая и полная, как помидоры сорта «бычье сердце». Зад крепок и тяжел, словно тыква, взятая с грядки поздней осенью. Бока круглы и тверды, словно спелые баклажаны, рот — горячий как печеная картофелина, а глаза блестели, словно подмерзший виноград…

По крайней мере, так говорил Петрика, который, оказывается, закончил филологический факультет Государственного университета Молдавии, а потом решил опроститься и плюнул на место филолога с окладом в 12 долларов и задолженностью за полтора года. Так что Петрика начал качаться, устроился рекетиром, а потом ему повезло уехать в Португалию. Здесь он и баловал, пробивая грудные клетки доходяг из Молдавии в рабочем лагере. Но появление Родики, конечно же, все изменило. Петрика стал серьезнее относиться к работе, и сердце его смягчилось. Он уже не бил рабочих, а лишь покрикивал на них, и смотрел на Родику с любовью. Десятница, которая стала работать всего десять часов в сутки, расцвела и даже поправилась. Родика вообще стала чувствовать себя намного лучше, чем даже дома. К тому же еще и гадость между ног перестала течь.

А спустя восемь месяцев Родика с удивлением узнала, что беременна. Так, по крайней мере, брезгливо сказал португальский доктор, которого за большие деньги администрация лагеря раз в год просила выдать медицинские разрешения на работу в стране. Само собой, беременных из страны выкидывали.

 Как же так, Петрика? — спросила Родика растерянно.

 Мы ведь с тобой в губы ни разу… — напомнила она.

 Эх, Родика, — сказал грустно Петрика, — лучше бы мы с тобой только в губы и…

 Тьфу на тебя, — сказала смущенно Родика.

 Тьфу на меня, — угрюмо согласился Петрика.

Парень проявил себя с самой лучшей стороны, и искренне пытался подкупить доктора, чтобы тот выдал Родике разрешение на пребывание в стране. Петрика полюбил девушку и не собирался отказываться от нее. Но власти были неумолимы.

 Рожать португальцев мы вам не позволим, — сказал представитель местной полиции, — возвращайтесь в Молдавию и рожайте там своих молдаван.

 А уж потом, — добавил не лишенный чувства юмора полицейский, — добро пожаловать в Португалию, на работу, ха–ха.

Петрика похудел и осунулся, но переговоры с администрацией лагеря, который, по слухам, крышевал молдавский парламент, ничего не дали. Родике было велено возвращаться домой. Петрика всерьез было собрался ехать с ней, но его отговорила девушка.

 Любимый, — сказала она, — ну и что с того, что вернешься ты с нами в Молдавию, и что ты там делать будешь?

 Чем кормить нас станешь? — спросила она.

 Работы нет, с голоду будем пухнуть, — пророчески предрекла Родика.

 Так что давай ты будешь здесь работать, и деньги нам слать, а мы там подрастем, — погладила Родика живот, — и к тебе снова приедем, теперь уже не две, а целых четыре рабочих руки!

 И то верно, — подумав, согласился Петрика.

Провожали девушку всем лагерем. Петрика на прощание подарил ей алюминиевое колечко, которое сам выплавил из крышек от пивных банок, на что ушли восемь «Холстенов» и два «Голденбрауна». На прощание возлюбленные крепко обнялись, и Родика, обливаясь слезами, полезла в тайник под сидением водителя маршрутки, курсировавшей между Молдавией и Португалией.

 Любовь моя вечна, — сказал Петрика.

 Любовь моя горяча, как молдавская кровь! — порезал он ладонь на глазах любовавшимся прощанием строем гастарбайтеров.

 Любовь моя крепка, как цемент, что делают молдавские строители, — сказал Петрика, и поцеловал любимую в губы.

Та не противилась — уже можно…

Сейчас, глядя на голодные глаза детей, Родика ничего не чувствовала. Ни любви, ни усталости, ничего. Пожалуй, только немного жалости. Именно поэтому мальчишек и следовало убить. Ели они последний раз полторы недели назад и ходить у младшенького сил уже не было. Так что, по справедливости, его следовало удавить. Ну, и старшего. Любила его Родика, конечно, чуть больше. Это ведь от возлюбленного мужчины, хоть тот и забыл ее… Родика не удержалась и все же всхлипнула. Обиднее всего было, что Петрика забыл не ее, а сына. Разве можно так? Разве по–мужские это: жить, зная, что где–то твой ребенок мучается от голода или мерзнет, потому что пальтишка нет? Разве по–людски так? Нет, поначалу, конечно, деньги шли, и хоть на почте и приходилось отдавать 60 процентов за то, что ей вообще что–то давали, жилось сносно. Потом суммы пошли меньше — Петрика жаловался на то, что из–за кризиса работы меньше и португальцы едят меньше помидоров. А затем и вовсе прекратились. Петрика прекратил писать…

Родика устроилась служанкой к священнику, который ее обрюхатил, и так у девушки появился второй сын. Отец Афанасий малыша и Родику на собрании села отлучил от церкви, как незаконнорожденного и потаскушку. Так что в родных Дурлештах Родике даже побираться не стоило — ничего бы не дали. Родители ее умерли, еще когда девушка была в Португалии: задохнулись в дыму, когда их подожгла банда беспризорников, грабившая район. Так что девушка с мальчиками жила подаянием, побираясь в окрестностях Кишинева, а ночевали они в полуразрушенных домах, прижимаясь друг к другу. Дома были покосившиеся, фундамент их шатался. Глядя на легко крошившийся цемент, который месили молдавские строители, Родика поняла, почему любовь Петрики оказалась не вечной… Жальче всего было детей. Мальчишки росли дистрофическими, угрюмыми и и молчаливыми. С Божьей помощью выживут, надеялась Родика, но в этом году поняла, что Бога нет, и, значит, никакой помощи не предвидится. 2004 год был ужасен. Еды не хватало, изредка над городом сбрасывали с самолетов с буквами «ООН» мешок с рисом, но прежде, чем туда доберешься, обезумевшие люди даже мешок разрывали на части. Куда уж тут слабой женщине с двумя детьми…

Последний раз семья ела три недели назад, и это был кусок крысы, которую Родика разделила между мальчишками. Так что мать ела три с половиной недели назад.

Вздохнув, Родика перенесла мальчиков по очереди из шалаша у берега Быка, где они коротали последнюю ночь, к воде.

 Мама, зачем ты нас трогаешь, мы что, будем кушать? — спросил старший.

 Да, сынок, — сказала она, помолчав.

 Только сначала мама сделает кое–что, вы поспите, а потом будет много еды, — сказала она, снимая веревку, чтобы была вместо ремня, с пояса.