Владимир Лорченков - Табор уходит

Молодая, стройная, кокетливая, со вздернутой верхней губой и пушком над ней, она удивительно была похожа на святую Молдавии, канонизированную Кишиневской Православной Митрополией, Наталию Морару. Якобы та, еще в эпоху телевидения, интернета и прочих бесовских штучек, — которых Молдавия ныне не могла себе позволить, — вроде бы собрала народ в центре столицы, чтобы освободить Приднестровье от русских оккупантов и повела их в поход. А продажные правители ее за это сожгли, а сердце, мол, не сгорело, и его, чтоб народ не поклонялся, бросили в реку Бык. По крайней мере, официальная версия событий была такова. Состоялись события или нет на самом деле, выяснить представлялось невозможным, поскольку Государственный Архив Молдавии, а также архивы МВД и КГБ сжигали регулярно каждый год. Дым свободы от папок с делами стукачей, — подожженных стукачами, — вился над страной. В дыму пожарищ от домов, полей и церквей он, впрочем, был почти незаметен…

Так вот, Нина. Девушка попала в бордель благодаря своему дяде, который воспитывал ее после смерти родителей. Те, медсестра и медбрат, были посланы в провинцию из Кишинева, где оба закончили единственное высшее учебное заведение страны для врачей — медицинское училище. Там их научили накладывать шины, останавливать кровотечение и выписывать анальгин во всех остальных случаях. Студенты полюбили друг друга, и родили прелестную дочку, Нину. Малышка росла смешливой и прелестной хохотушкой, но характер ее резко изменился после трагичной гибели родителей. Их, во время очередной засухи, и прибытия из Москвы пяти гробов с телами строителей, погибших под рухнувшей плитой, обвинили в колдовстве. Отца Нины, Аурела Патрунджой, повесили на колодезном вороте. А мать заставили в этот самый колодец прыгнуть вниз головой. Перед самой смертью несчастных их родственник, — участвовавший в линчевании колдунов, — пообещал, что возьмет Нину к себе и устроит ее будущее.

 Мы же молдаване, добрые люди, — сказал он.

 Не звери какие, — добавил он, подняв ворот с Аурелом, отчего тот задохнулся и как–то сник.

 Прощайте, добрые люди, — сказала мать Нины, не проклинавшая сельчан из–за опасения, что они и на дочку осерчают.

 Не забывайте делать пи–пи на рану, — сказала она, — ведь в отсутствие обеззараживающих средств моча, в которой содержится много солей и минералов, может обладать дезинфицирующим эффектом.

 Ни в коем случае также не мажьте ожоги маслом, особенно растительным, — добавила она, став на край колодца со связанными руками и камнем на шее.

 Наконец, — быстро передавала бесценные знания она, — в случае, если человек, находящийся рядом с вами, находится в бессознательном состоянии, вам следует проверить функционирование его жизненных систем, приоткрыв веко и взглянув на зрачок…

 В случае если зрачок не круглый, а вертикальный, так называемый «кошачий глаз»…

 Точно ведьма, — прошелестел шепот над толпой.

 Да прыгай уже, ведьма, — добродушно сказал кто–то из толпы.

 Марьяна, стой! — вдруг воскликнула одна из женщин села.

 Да? — с надеждой обернулась мать Нины, отыскивая взглядом в толпе дочурку.

 Марьяна, тебе ведь все равно занавески не нужны, а у меня племянница замуж выходит, так я возьму? — спросила старушка.

 Да, конечно, — ответила грустно медсестра Марьяна.

 Ну, прощайте, — сказала она.

 Мама! — рванулась из толпы маленькая Ниночка.

… но было уже поздно. Только круги от всплеска по воде расходились.

С тех пор Нина, конечно, сильно выросла. Стала молодой, крепкой кобылкой, с плотно сбитыми ляжками, задорной грудью и белоснежными зубами, да гривой непокорных волос. Чисто кобылка! Разве что не ржала по лошадиному, а смеялась словно серебристый ручеек в молдавской чаще, густой да непролазной… думал Плешка, житель Молдавии, где из–за отсутствия вырубленных лесов эрозия уничтожала остатки почвы и неурожаи стали обычным делом. Ну да Бог с ними, урожаями да неурожаями. Главное наше богатство это женщины, говорили в Молдавии, отправляя дочерей в Турцию или Италию. А то и дома карьеру им делали. Так было и с Ниной. Ее дядя, — как девчонка выросла, — отдал в публичный дом, солидное заведение на двадцать пять номеров. Нина, еще в тринадцать лет согрешившая с подпаском в ночном, к новому месту жительства отнеслась с пониманием. Дядю благодарила за науку и за то, что выкормил. Обещалась отсылать ежемесячно 30 процентов заработка. Слово свое держала. Жила в комнатке на втором этаже с иконкой покровительницы своей профессии, той самой святой Натали Морару, да с видом на захламленную реку Реут. Часто слушала патефон с пластинкой чудной английской группы «Битлз». Особенно нравился Нине соленый шлягер «Энд ай лов Хер»…

 Ну что за хер такой, — говорил Плешка, сурово.

 Нет чтоб народную музыку слушать, — добавлял он, вытираясь после утех.

Нина не обращала внимания, и после каждого клиента буквально вскакивала и неслась к патефону. Его, кстати, проститутке подарил Майор Плешка, который нашел диковинную игрушку в развалинах Меркулештского военного аэродрома. Патефон там оставили американцы, которые приезжали демонтировать аэродром, чтоб молдаване чего страшного с техникой не натворили. Могли ведь! Забрались же местные жители в подземный противоракетный центр, брошенный здесь еще СССР, и нажали несколько кнопок, после чего Украина сбила гражданский самолет Израиля… Бедная моя Родина, думает Майор Плешка, вытирая сальный рот. Несчастная Молдавия. Надзиратели понимающе переглядываются. Знают они — как всякий молдаванин после стаканчика вина, Майор плачет о судьбе страны. Майор — патриот!

 Люб ли я вам, надзиратели?! — кричит он.

 Люб! — кричат надзиратели.

 Вольно ли вам со мной?! — спрашивает он, грохнув чашей.

 Люб, ой люб, майор! — орет толпа.

Разинутые пасти, сжатые кулаки, горящие лица. Варвары! Викинги! Звери, с гордостью думает Майор. С такими и на Одессу можно пойти, к морю! А там… Нет, лучше не загадывать. Дай Бог с лагерем разобраться, с местными делами. А их у него несколько. Во–первых, с Баланеску пора решать… Поэтишка в последнее время стал нервным и дерганным. Требует свежего воздуха, прогулок и качественного питания. Разбаловал Майор шута. Да надобности в нем нет уже, потому что поэма для Нины — та самая, после которой сердце капризной проститутки наверняка смягчится, и она полюбит его, Майора, — уже написана, наконец. Три года писал стервец! Еще и жаловался, что времени мало дали.

 Ну, а чего вы хотите майор, Муза девушка капризная, — сказал Баланеску, протягивая свиток Плешке.

 Капризная девушка это проститутка Нина, — буркнул злой с похмелья Майор, — а Муза это то, чего нет.