Владимир Лорченков - Табор уходит

После всплеска круги разошлись по воде, и ушли вниз по течению.

И север Молдавии вновь стал суров и заброшен.

И птицы продолжили парить над меловыми холмами.

И Днестр катил свои свинцовые воды.

А Лоринков так и не выплыл.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 … три, два, один, эфир! — кричат откуда–то сзади.

В лицо вспыхивает яркий фонарь, целый прожектор. Но мне, к счастью, все равно, потому что я в темных очках. Не самого модного фасона, то есть, не как у Джеймса Бонда в последней серии, ну, там где у него была негритянка. Но и не самого отстойного, как у Бонда, когда его еще играл старик Коннери. Скажем, на моем лице — золотая середина. Такие очки, к тому же, прикрывают не только глаза, но и часть лица. Напротив меня покашливают, и я обращаю, наконец, внимание на своего собеседника.

 Чего вы хотите? — спрашивает он.

 Это неправильный вопрос, — отвечаю я.

 Позвольте мне самому решать, какие вопросы я стану задавать, — сухо говорит он.

 Разумеется, — вежливо говорю я.

 Я ведь не сказал, что не позволю вам задавать какие–либо вопросы, — добавляю я.

 Я просто довожу до вашего сведения, что они неправильные, — довожу я до его сведения, что его вопросы неправильные.

 У вас странная манера разговаривать, — берет он себя левой рукой за подбородок.

 У вас странная манера брать себя во время разговора за подбородок, — говорю я.

 И все же, — смеется он, — у вас странная манера разговаривать…

 Я вычитал ее в современных романах, — улыбаюсь я.

 Будто гвозди вколачиваю, — ухмыляюсь я.

 Будто, — вколачиваю я первый.

 Гвозди, — вколачиваю второй.

 Вколачиваю, — вколачиваю я третий.

 Что–то мне это напоминает, — говорит он, все еще держа себя за подбородок.

 Вся американская классика, начиная с 20 века, — говорю я.

 Ну, а до 20 века у вас ее, классики, и не было, — добавляю я.

 Для террориста вы чрезвычайно начитанный человек, — говорит он.

 Это неправильное утверждение, — мягко говорю я.

 И все же, — спрашивает он.

 Чего же вы хотите? — добавляет он, хотя этот вопрос и так понятен.

Более того. Я склонен полагать, что это вообще единственное, что интересует моего собеседника в жилетке. Да и не только его. Весь мир. Ну, что же. Очень скоро мы дадим понять, чего именно хотим. Пока же я улыбаюсь, чувствуя, как губы слегка подрагивают — все–таки публичные выступления это не мое, — и киваю.

 Так чего вы хотите? — принимает он кивок за разрешение задавать вопросы дальше.

 Это неправильный вопрос, — деликатно напоминаю я.

Ларри Кинг, — кажется, именно так зовут этого американца, манеру интервьюировать которого содрал наш Листьев, — вздыхает и берется за подбородок левой рукой. Вспомнил. Это его фирменный жест. Все, завидев человека, взявшегося за подбородок левой рукой, думают — «он сделал это как Ларри Кинг». Сам Ларри, по–моему, стал заложником случайности. Как–то раз взялся за подбородок, запомнился таким миллионам людей, вот и вынужден постоянно совершать жест, однажды принесший ему удачу. Это роднит работу в СМИ с предсказанием дождя, не так ли, хочу спросить его я. Но ведь мы вовсе не для того здесь, чтобы обсуждать погоду, хоть это очень и по–английски. Или откуда он, этот Кинг? С иностранцами одна морока. Честно говоря, я бы предпочел Листьева, потому что не совсем уверен в своем английском. Конечно, как и всякий официант в Риме, я кое в чем поднаторел, но итальянцы, как и французы, отчаянные националисты. Не любят английского. Так что в Риме мне больше приходилось общаться на итальянском, а английский учить ночами… Наверное, мне бы больше подошла Опра Уинфри, или как там звали ту негритянку, которая спала с «Братом‑2». С женщинами всегда легче иметь дело, это еще Иисус знал. Недаром, говорят, всю его шайку–лейку привечали в основном, вдовы и жены. К тому же, в своем мужском обаянии — в отличие от хромающего английского — я уверен. Лицо мое окаймляет аккуратная бородка. Кожа, благодаря какой–то удивительной мази то ли для загара, то ли скрывать поры, — матово. Мазь принесла мне Нина, и я бросаю в ее сторону благодарный взгляд. Где там она? В углу, присматривает за латиноамериканцами, справляющими нужду. Надо напомнить ей, чтобы не вступала в разговоры с Чавесом, этот сумасшедший вас на что угодно уболтает.

 Нина, прием, — говорю я в рацию.

 Прием, глава, — говорит она.

 Нина, я хотел напомнить тебе, — напоминаю я.

 Не вступай в разговоры с Чавесом, — прошу я.

 Этот сумасшедший тебя на что угодно уболтает.

 Чавес, это который в берете? — спрашивает Нина сквозь потрескивания.

Я киваю. Мы видим друг друга, но зал слишком велик, и нам бы пришлось кричать друг другу, чтобы общаться. Это несолидно. Ларри с интересом слушает нашу беседу, хотя ни черта не понимает. Говорим–то мы не по–английски, но и не по–молдавски, чтобы до поры до времени наше истинное происхождение оставалось тайной. Поэтому мы говорим по–русски.

 Vodka na zdorovie matrioshka malo malo po morda bit, — говорит довольный собой Ларри.

 Вы из России, — полу–спрашивает–полу–утверждает он.

 Мимо, — говорю я.

 Мы говорим по–русски, чтобы до поры до времени наше истинное происхождение оставалось тайной, и люди, нас поддерживающие, не стали жертвами подлых действий мировых правительств, — говорю я.

 Каких это? — спрашивает он.

Я на минуту прикрываю глаза. Над Молдавией встает большой огненный гриб. Нет, только не это. Позже — да. Спустя сутки, когда там не будет уже ни одного человека, пожалуйста. Или, как он там сказал. Na zdorovie. Мы не для того ведем народ свой к цели, чтобы пожертвовать им в каком–то касании этой цели…

Я широко улыбаюсь. Мои зубы жемчужно блестят.

Жемчуг, поднятый со дна Средиземного моря ныряльщиками. Раньше ныряли бедные греки, но после вступления Греции в ЕС даже нищие в Греции смогли получать пособие по безработице, на которое могли нанимать по 5 ныряльщиков из стран, в ЕС не входящих. Например, из Молдавии. Каждый второй такой ныряльщик это гастарбайтер из Молдавии, и они совершают по 30–40 погружений в день. Очень быстро. В результате, у бедняг закипает кровь, в буквальном смысле, и взрываются пенные пузырьки крови в мозгах. Все эти парни спустя год–два после работы становятся инвалидами. Все, что им светит — место сборщика апельсинов в Греции же. И там они корчатся под чересчур жарким солнцем ровно до тех пор, пока укус ядовитой змеи — греческие апельсиновые плантации изобилуют змеями — не поставит точку в персональном деле нелегала из Молдавии. Я думаю обо всем этом, проверяя языком гладкость зубов. Мои глаза прикрыты очками, но я мог бы снять их. Мои глаза сухи. Я совершенно не растроган судьбой своих соотечественников. Все эти беды… Четыре миллиона молдаван двадцать лет жили в скотских условиях и были рабами всего мира…. Это было испытание по договору с Богом. Мы с честью выдержали испытание. Теперь настала пора Бога расплачиваться.