Чарльз Буковски - Рассказы

— Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?

Она неплохо выглядела — рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.

— С такой–то рожей — зачем мне на карточку сниматься? Я ишу Глорию Вестхэвен.

— Я Глория Вестхэвен, — ответила она, закинула одну ногу на другую и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.

— Что это с вами такое? — спросил я ее. — Какая вы Глория Вестхэвен? Я познакомился с Глорией Вестхэвен в автобусе из Лос — Анжелеса.

— А у нее тут что?

— Ну, я слыхал, что у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь ее найти. В автобусе между нами кое–что было.

— Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?

— Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее слезы в глазах стояли. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом поймал автобус обратно. Ни одна женщина раньше из–за меня не плакала.

— Может, она плакала из–за чего–то другого.

— Я тоже так думал, пока все остальные пассажиры не начали меня материть.

— И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?

— Только это и знаю.

— Ладно, послушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.

— Меня это не удивляет, — заметил я, глядя на ее ноги.

— Хорошо, запишите мне, как вас зовут и где вы остановились. Я позвоню ему и расскажу, что с вами случилось, только придется кое–что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Теперь вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке «М — К — ”. Договорились?

— Договорились, — ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, когда она уже начала набирать номер. Вот я во 2-ом или З-ем крупнейшем городе Техаса — и он уже у моих ног. Я направился к ближайшему бару…

Внутри было довольно людно для такого времени суток. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табурета было два — по обе стороны от какого–то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на один из табуретов и заказал себе пива. Опорожнил стакан и заказал другой.

— Вот когда так пьют, мне нравится, — произнес парняга. — А то эти задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак. Чем занимаешься и откуда ты?

— Ничем не занимаюсь, — ответил я, — и я из Калифорнии.

— Думаешь чем–нибудь заняться?

— Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.

Я выпил половину своего второго стакана.

— Ты мне нравишься, чужак, — сказал парняга, — поэтому я тебе доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык, боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.

— Запуливай, — сказал я.

Парняга склонился к моему уху:

— Техасцы — говно, — прошептал он.

Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.

Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу….

В гостиницу я войти не смог. Из–под двери торчала газета, а сама дверь была чуть–чуть приотворена.

— Эй, впустите меня, — сказал я.

— Ты кто? — спросили меня.

— Из 102‑го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.

— А ты не в сапогах, а?

— В сапогах? С какой стати?

— Рейнджеры.

— Рейнджеры? Это еше что такое?

— Тогда заходи, — ответили мне….

Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать — причем, немалая, да еше и с крышей — была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине — а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким–то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем–нибудь другим. Мало того — в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно–таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.

И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:

— Дорогуша, пора простынки менять.

А я ей:

— Так я же вчера только заехал.

— Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.

— Угу, — сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.

— Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, — сообщила она мне. — У тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.

— Наверное, мне повезло.

Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила. Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:

— Ладно, дорогуша, простыни я постелила. Что–нибудь еше надо?

— Ну, 12–15 кварт пивка бы не помешали.

— Принесу. Только денежки — вперед.

Я дал ей денег и прикинул: ну, всё. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сидели, болтали и пили пиво.

— Расскажи мне о себе, — попросил я.

Она рассмеялась и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов, она вскарабкалась на эту мою постель и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось…

На следующий день я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе, милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку милая дамочка не лезла у меня из головы. Зная только, что у ее матери здесь — фотостудия.

Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и наконец просрался — что за радостное действо! Должно быть, газетная колонка повлияла.

Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Я выпростал руку и снял трубку.

— Вам звонят, мистер Буковски. Редактор «--— --». Разговаривать будете?

— Буду, — ответил я, — алё.

— Вы — Чарльз Буковски?

— Да.

— Как вы оказались в такой дыре?

— Что вы имеете в виду? Я обнаружил, что люди здесь довольно славные.

— Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить их отсюда. Что вас туда привело?

— Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с автобуса, а тут холодища.

— Вы прилетели на самолете. Не забыли?

— Не забыл.

— Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?

— Надо, если не возражаете. Если не хотите мне его давать, ну его на фиг.

— Я просто не понимаю, зачем вы живете в таком месте.