Чарльз Буковски - Рассказы

— Ладно, вы — редактор самой большой газеты в этом городе и разговариваете со мной по телефону, а я живу в техасском борделе. Слушайте, давайте просто расстанемся и обо всем забудем. Барышня плакала или что–то в этом роде; мне это запало в душу. Я уеду отсюда первым же автобусом.

— Подождите!

— Чего ждать?

— Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк. Позвонила мне. Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас тут в Техасе — народ гостеприимный.

— Да, я как–то вечером зашел в один ваш бар. На себе это почувствовал.

— Вы еще и пьете?

— Не просто пью — запоем.

— Мне кажется, я не должен давать вам адрес этой девушки.

— Так забудьте тогда про все это к ебеней матери, — сказал я и повесил трубку.

Телефон зазвонил снова.

— Вам звонок, мистер Буковски, от редактора «--— --».

— Давайте его сюда.

— Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории. Многие читатели интересуются.

— Скажите своему обозревателю, чтобы черпал из своего воображения.

— Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?

— Ничем не зарабатываю.

— Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?

— Это не всякому дано.

— Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.

— А может, это я рискую?

Он продиктовал мне адрес.

— Вам рассказать, как туда добраться?

— Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.

— Мне в вас что–то не совсем нравится, — сказал он.

— Да идите вы… Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.

И повесил трубку…

У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая–то старушка.

— Я ищу Чарльза Буковски, — сообщил я ей. — Нет, прошу прошения, — сказал я. — Я ищу некую Глорию Вестхэвен.

— Я ее мама, — ответила старушка. — А вы — человек из аэроплана?

— Я — человек из автобуса.

— Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.

— Чудесно. Что теперь будем делать?

— О, заходите же.

Я зашел же.

— Глория, — завопила старушка.

Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.

— Проходите сюда, прошу вас, — сказала она. — Извини нас, мама.

Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели — подальше друг от друга.

— Чем занимаетесь? — спросила она.

— Я писатель.

— О, как мило! Где вы публиковались?

— Я не публиковался.

— Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.

— Точно. И живу я в борделе.

— Что?

— Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.

— Нет, я имею в виду другую фразу.

— Я живу в борделе.

— Вы постоянно живете в борделях?

— Нет.

— А почему вы не в армии?

— Не прошел психиатра.

— Вы шутите.

— Я рад, что нет.

— Вы не хотите воевать?

— Нет.

— Они Пёрл — Харбор разбомбили.

— Я слышал.

— Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?

— Да нет, не очень. Пусть лучше кто–нибудь другой.

— Вы трус.

— Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой–нибудь придурок–недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.

— Я рада, что в вас есть хоть что–то чувствительное.

— Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.

— Может, вам следует кожей и писать.

— Может, вам следут писать своей пиздой.

— Вы омерзительны. И трусливы. Кто–то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.

— Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.

— По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.

— Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?

— Конечно.

— Пойду запишусь немедленно.

— Вас не взяли. Помните?

— Помню.

Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом я сказал:

— Послушайте, вы не против, если я у вас что–то спрошу?

— Давайте, — отозвалась она.

— Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?

— Ну, у вас лицо такое. Чуть–чуть уродливое, знаете?

— Да, знаю.

— Ну, оно уродливое и еше трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу «трагедию». Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо таким трагичным стало?

— Ох ты ж господи боже мой, — сказал я, затем встал и вышел вон.

И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:

— Эй, чемпион, где губу расквасили?

— Да тут из–за Техаса схлестнулись.

— Из–за Техаса? А ты был за или против Техаса?

— За, конечно.

— Умнеешь, чемпион.

— Я знаю.

Я поднялся наверх, сел на телефон и заставил парня набрать мне редактора газеты.

— Это Буковски, друг мой.

— Вы встретились с девушкой?

— Я встретился с девушкой.

— Как получилось?

— Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.

И я повесил трубку.

Спустился вниз, вышел наружу и отыскал тот же самый бар. Ничего не изменилось. Здоровенный парняга по–прежнему сидел на месте, по пустому табурету с обеих сторон. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.

— А я тебя помню, — сказал парняга, — что там с тобой было?

— Кожа. Чувствительная очень.

— А ты меня помнишь? — спросил он.

— Я тебя помню.

— Я думал, ты сюда никогда не вернешься.

— Я вернулся. Сыграем?

— Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.

— Вот как?

— Ты по–прежнему думаешь, что техасцы — говно?

— Некоторые — да.

И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Дошел до борделя.

На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмутки и пошел на автовокзал. Добрался до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатёшку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что — оставили?

Первые три месяца моей семейной жизни с Сарой были приемлемы, но уже немного спустя я бы сказал, что у нас начались неприятности. Она хорошо готовила, и впервые за много лет я неплохо питался. Вес начал набирать. А Сара начала отпускать замечания.

— Ах, Генри, ты начинаешь мне напоминать индюшку, которую фаршируют к Дню Благодарения.

— Так и есть, бэби, — отвечал ей я.

Я работал экспедитором на складе автомобильных запчастей, и зарплаты едва хватало. Единственными радостями у меня было пожрать, попить пивка и залечь с Сарой в постель. Не совсем полнокровная жизнь, но мужик должен брать, чего дают. Сара — это уже много. На ней ясно читалось одно: С–Е–К-С. По–настояшему я узнал ее на вечеринке для работников склада. Сара там служила секретаршей. Я заметил, что никто из парней к ней и близко не подходит, и не понял, почему. Я никогда не видел более сексапильной женщины — да и дурой она не казалась. Я подобрался поближе, мы выпивали и беседовали. Она была прекрасна. Хотя что–то странное проскальзывало в ее глазах. Она на тебя смотрела, а веки, казалось, не моргали. Когда она отправилась в уборную, я подошел к Гарри, водителю.