Владимир Домашевич - Финская баня

— Неужели вы меня узнали? Удивительно! — воскликнул полковник. — А как ваша фамилия?

— Моя фамилия Колотай, но вы меня не знаете. Я был рядовым.

— Жаль–жаль, — вздохнул полковник. — Но это дело надо отметить… вы не поедете с нами? Это недалеко, возле вокзала, за подземным переходом.

У Колотая было свободное время, и он согласился. Троллейбус довез их до вокзала, они прошли по подземному переходу, маленькая внучка — ей было лет десять — несла футляр со скрипочкой и шла первой, а мужчины за ней.

Они оказались на небольшой площади с автобусной остановкой, маленькими магазинчиками. Колотай попросил подождать его, чтобы идти не с пустыми руками. Полковник нехотя согласился, и Колотай прихватил пару шоколадок и пузатенькую бутылочку болгарской «Плиски»: все–таки как–то смелее.

Хозяйка, жена полковника, медлительная полная женщина, тоже в годах, накрыла на стол, и вскоре они уже сидели и пробовали «Плиску» из круглых хрустальных рюмок, закусывая сыром, докторской колбасой и шпротами. У хозяйки что–то скворчало на кухне, оттуда долетал приятный запах, она заходила к ним в гостиную, все ахала да охала, что вот нашелся человек, который знает ее мужа.

Полковник был рад новому человеку, к тому же еще товарищу по финской войне, после нескольких рюмок «Плиски» он оживился, покраснел, стал вспоминать и рассказывать.

Он подошел к книжному шкафу, взял том энциклопедии и стал читать именно то, что давно знал и читал Колотай, и, видимо, все те, кому пришлось побывать в «финской бане». Цифры были просто убийственные: ширина укреплений на фронте — 135 км, глубина — до 95 км, полоса обеспечения — глубина 15–60 км; главная полоса — глубина 7–10 км, вторая полоса на расстоянии от первой — 2–15 км, еще тыловая полоса; всего свыше 2000 досов (долговременных огневых сооружений) и дзосов (древоземляных), которые объединены в опорные пункты по 2–3 доса и 3–5 дзосов. Главная полоса обороны состояла из 25 узлов сопротивления, которые насчитывали 250 досов и 800 дзосов. Опорные пункты защищались постоянными гарнизонами (от роты до батальона включительно). Только в полосе обеспечения было поставлено 220 км проволочных заграждений в 15–45 рядов, 200 км лесных завалов, 80 км гранитных надолбов до 12-ти рядов, противотанковые рвы, эскарпы и многочисленные минные поля…

Полковник закончил читать, отдышался и добавил от себя:

— Даже читать — и то тяжело… А каково было нам, которые все это своей кровью поливали, своими телами устилали? И зачем было голой грудью идти на эти укрепления? Пусть бы они стояли на память финнам: какие они были умники, как умели работать, когда страх их подгонял. Сколько средств ухлопали! А вот мы, смелые умники, все это захотели сокрушить малой кровью, могучим ударом. Оказалось — большой кровью, бездарными ударами, кулаком в стену, или, лучше сказать — лбом в стену!

Колотай слушал и удивлялся, что у полковника такие непатриотичные мысли в голове. А он ожидал, что полковник станет хвастаться, как они били финнов, как ломали линию Маннергейма, как намеревались захватить по льду столицу финнов Хельсинки, как когда–то мятежный Кронштадт, но финны испугались и запросили мира…

Полковник разгорячился, Колотай не ожидал от него такого темперамента, и ему было интересно слушать: человек много пережил, много видел. Он рассказывал, как их полк оказался в окружении. Лес, болото, снег до пупа. Сидели, как в снежном мешке, не было пищи, съели всех лошадей из взвода конных разведчиков. Собирались сжигать полковую документацию — на случай, если их захватят в плен. Ждали подмоги со дня на день. А ее все нет. Лыжная бригада, которая шла их выручать, сама попала в ловушку. Было сделано хитро: прислали из штаба армии офицера на место одного комбата. Утречком тот комбат и комбриг Данилин пошли на рекогносцировку. Комбат — Мартэнс, его фамилия — убивает Данилина, возвращается, возглавляет бригаду и ведет как будто выручать окруженный полк. Выводит на открытое место — озеро в лесу у дороги, и объявляет привал. Бригада теряет бдительность, расслабляется, и тут — красная ракета. Кому сигнал, какой — бригада не знает. Зато знают финны: они открывают шквальный огонь по бригаде из леса со всех сторон. Комбат Мартэнс куда–то исчезает, бригада остается без головы. Вот так ее и расстреляли без всякого боя. Хотя у наших солдат были автоматы, ручные пулеметы. Все напрасно! Все полегли. Весной, когда растаял снег и отошла земля, наши ездили хоронить полегших бойцов, больше тысячи человек. Уцелела одна боковая походная застава, единицы попали в плен. Среди них — и он, Колотай.

Вспоминая, полковник не мог сдержать слез, за что получил выговор от более сдержанной Анны Матвеевны.

— Ну что ты плачешь, как баба? — успокаивала его жена. — Разве ты виноват в их гибели?

— И я виноват! Мы все виноваты, что развязали эту глупую войну, — снова стал горячиться полковник.

— А разве войны бывают умными? — парировала жена.

— Войны бывают справедливыми и несправедливыми, дорогая моя. Эта война, отечественная, была справедливая, на нас напали, мы оборонялись… А финская — захватническая, я так считаю. А как ты, Василь?

— Я тоже. Захватчиков всегда нужно бить. Чтобы знали, что чужое — это не свое, каким бы вкусным оно не было, — ответил Колотай.

Жена полковника слушала его как–то особенно внимательно, вроде как улыбалась про себя, а потом сказала:

— Вы так хорошо говорите по–белорусски, что я заслушалась. Но зачем вам этот белорусский язык, если есть русский, и все вокруг говорят по–русски? Зачем вам белорусский?

Тут уже не выдержал полковник и возмутился:

— Что ты говоришь, Анна Матвеевна, — зачем белорусский? А почему Василь должен говорить по–русски, если он белорус? Он говорит на своем родном языке и правильно поступает. А вот ты сколько уже живешь на белорусской земле, среди белорусов, а не можешь выучить десятка слов. Твоя внучка уже хорошо читает по–белорусски, может говорить довольно правильно, а ты…

Полковник не закончил фразу, наверно, хотел сказать что–то крепкое, да только махнул рукой и сменил тему:

— Давай, друг, выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу… кто умирал на финском снегу.

— За их светлую память, — добавил Колотай.

Они подняли свои рюмки и выпили до дна. Анна Матвеевна не оставалась в долгу у мужа, вставила свои пять копеек.

— А за что ты проливал свою кровь, за что наши солдаты умирали, если не за то, чтобы русский язык был интернациональным, чтобы на нем говорили во всем мире? Ответь мне на это, товарищ полковник!

Полковник вытаращил на нее глаза, посмотрел, словно пронзил. Колотай боялся, чтобы он не запустил в нее своей рюмкой.

— Не за это, дорогая моя, не за это! Если мы будем делать так, как ты говоришь, от нас отвернется весь мир. Мы должны нести свободу всем народам, пусть они живут по своим законам и говорят на своих языках. Время навязывания наших порядков прошло. Народы хотят быть хозяевами своей судьбы, ты это понимаешь, дорогая Анна Матвеевна?