Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Мы вечером заняты, идем театр, — ответила я, не разобрав предложения.

— А после не хотите? Это же такой кайф, особенно с молоденькими!

— Сразу после спектакля салют… — Я почувствовала, что с Риммочкой происходит что–то не то. Она сидела неестественно прямо. Не могла ложку до рта донести. Сосед вдруг что–то понял:

— Эй ты, розовенькая, ты голубенькой–то объясни, о чем речь, — и указал на меня. — Она ж не сечет.

— Наверное, будет лучше, если вы пересядете, — выдавила из себя Римка, и с пиджака сразу же сошел весь лоск, он скис, засуетился: — Да я что, я, собственно, ничего… — И быстро доел и допил.

Мы выскочили с пылающими щеками.

— Нет, ну как можно не знать этого слова! — сердилась Римка.

— А как его знать? Мама пьяным на улице делала замечания, — чтоб я не слушала всякие пошлости.

— Но видишь, все–таки надо! Чтоб не выглядеть по–дурацки.

— Пьяные вечно бормочут, не поймешь, сколько букв… и что на конце. Да я и не вслушивалась! Оно как–то странно спрягается. Давай, скажи! Произнеси это слово внятно, — я приготовилась оскоромиться.

— Не скажу! Ты, кстати, сама говорила, что основные глаголы — неправильные!

В спектакле играл знаменитый Олег Янковский. И неизвестный стажер Абдулов. Всего–то год назад в журнале «Юность» мы читали эту повесть, — в десятом классе полагалось читать о войне. Из театра и я, и Риммочка вышли в слезах и успели увидеть салют. Был великий праздник, великий… Мы заранее припасли себе праздничный ужин, банку венгерского компота «Ассорти».

Двадцатого мая состоялось особое событие: концерт Вознесенского в ЦДЛ. Афишу, сзывающую на концерт, повесили в МГУ, — все догадывались, что попасть будет сложно. Собрались впятером: я, Риммочка, Женька Касаткина, Наташка Кручинина и Серж Королев — чей–то одногруппник, чей–то одноклассник, известный спец по проникновению в театры. Серж утверждал, что в Центральный дом литераторов пролезают через подвал. Мы с Касаткиной, одетые в удобную форму, — советские джинсы, плоские босоножки, — хвастали по дороге: мы–то пробьемся, а нарядные Соловьева с Кручининой будут ходить под окнами кручиниться и петь соловьем

Всем нам уже доводилось терпеть неудачу, но такого ажиотажа не ждал никто. Квартал, в котором находился ЦДЛ, охраняла конная милиция. Квартал был запружен толпой, в толпе не было регулирующих потоков. И не было надежды. Временами все расступались, чтоб пропустить подъезжающие машины, тогда становилось видно: вход охраняют полдюжины милиционеров

и столько же контролеров. Из машин выходили знаменитости: Арно Бабаджанян, композитор–песенник с незабываемым носом, — ему спели «Благодарю тебя…»; Белла Ахмадуллина с бледным лицом, в немыслимых драпировках… И кто–то не узнанный, одетый, как знаменитость.

Нас с Женькой отправили в разведку на задний двор, Наташка с Риммочкой остались ждать сообщений. Обогнув примыкающее посольство, мы одолели забор и в глубине двора, в окошке, наполовину утопленном в землю, увидели открытую форточку. Тот самый подвал?! Задыхаясь от счастья, мы влезли в форточку и оказались на столе, где резали сырую картошку для литераторов. Прошагав по столу, спрыгнули на пол, — вслед что–то кричали повара, — выбежали в буфет, из буфета в фойе и… натолкнулись на Майю Плисецкую. На даму в лиловом — потрясающую даму в лиловом, с великолепной осанкой, на удивительных каблуках. Той весной и женщины, и мужчины щеголяли на платформах, мы же выделялись: со своим невеликим ростом, в босоножках из «Детского мира»… Даже Женьке, привыкшей одеваться не как все, было не по себе, Женька стрельнула сигарету и, не отваживаясь прикурить, вертела ее в руках.

— Барецкая, ты курить пробовала, нет?.. Давай хоть апельсин купим, что ли!

Мы купили апельсин и прохаживались, непринужденно счищая кожуру: вдвоем — по очереди — с одного апельсина. Увидев в окно второкурсницу Милу, попытались отправить весть на волю:

— Милочка! Передай Римке с Наташей, что мы пролезли. Пусть обойдут со двора, пусть найдут эту форточку…

Мила кивнула. Вообще–то девчонки ждали не донесений, а помощи. Или возвращения. Но хоть так… Неожиданно обнаружилось, что зрительный зал находится на втором этаже и что у входа на лестницу тоже проверяют билеты. В толпе шныряли дружинники. Подошел всепроникающий Серж, проинформировал:

— В первом отделении будет Таганка — с «Антимирами».

Женька подпрыгнула:

— Это мы видели в интернате!

Раздались звонки.

— Девчонки, надо распылиться. Вознесенский после антракта.

Распылились — сначала в туалет, где контролерши устроили облаву, а мы ускользнули, у нас был опыт: в общежитии порой отлавливали пропускающих первую пару. Устроились в буфете за столиком, перебирая чужие бутылки из–под пива. Разглядывали стенную роспись — все–таки ЦДЛ! «Запомни истину одну, коль в клуб идешь, бери жену, не подражай буржую: свою, а не чужую» — это ведь сам Маяковский, как же здесь белят стены?!! «Я недавно, ев тушенку, вспоминал про Евтушенку»… Вновь показались дружинники, в буфете стало небезопасно. В холле стояли шахматные столики, за одним играли два писателя, мы сели за соседний. Дружинники подошли смотреть… В пятом классе я играла неплохо, к восьмому поглупела, в Женькин интернат не поступила… Предусмотрительная Касаткина запаслась билетами всех цветов, здешние оказались голубыми, она вынула похожие и степенно ими обмахивалась. Дружинники комментировали:

— Лихо!

— Смело. Даже интересно.

— Только лучше учиться дома, на задачах.

Я испугалась: выгонят! — но к нам уже спешил на помощь Серж с красной повязкой на рукаве:

— Девушки, как доиграете, подойдете сюда!

Касаткина тут же поставила мне мат. Холл заполнился зрителями: закончилось первое отделение. Контролеры не отходили от лестницы, нужно было на что–то решаться. Сзади кто–то произнес:

— Смотри, вон Евгений Александрович! Евтушенко.

А я и не знала… — не знала, что он Александрович… а писала по нему реферат, столько сборников с ним прожила… Лёня по Вознесенскому, я по Евтушенко… В душе начался пожар. Шагнула, как в прорубь:

— Евгений Александрович, проведите меня, пожалуйста!!!

Евгений Александрович оказался необыкновенно высок, он был бы высок и без сабо на платформе. На нем умопомрачительная рубашка: навыпуск, джинсовая, вышитая, с разрезами по бокам. С ним две француженки, тоже высокие, в длинных ситцевых юбках, с букетами ландышей в наманикюренных ручках. Евгений Александрович смотрит сверху:

— Да у меня самого нет билета!

— Пожалуйста…

Он продолжает разговаривать по–французски. Не реагирует на мой пылающий взгляд, а ведь я чувствую, какой у меня взгляд… В нем восторг, в нем счастье зреть Евтушенко… «Студентам хочется послушать Скрябина… ” — кто писал? Вот же я, студентка! В советских джинсах и красной лапше, с распущенными волосами… Неужели он ревнует меня к Вознесенскому? «Не мучай волосы свои, дай им вести себя, как хочется…» Но я рассчитываю не на женские чары — на обаяние юности: