Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Я маленькое! Белое! Ночное привидение! Я задушу всякого, кто войдет после двенадцати!

Я прыгала вокруг Женьки и теснила ее к дверям. Женька выбежала очень довольная. Через полминуты дверь снова открылась:

— Хи–хи–хи… хи–хи–хи. А Высоцкий подошел к Вознесенскому…

Я соскочила и закрыла дверь на ключ. Так и не узнав, зачем Высоцкий подходил к Вознесенскому.

Я рассказала Чмутову про кошелек. Признавшись, что вообще–то обо мне в этой истории можно было бы и вовсе не упоминать. Римка ходила на Таганку одна. Чмутов взметнулся:

— Ласточка, ну почему ты не пишешь?!

— Я написала вчера — совсем маленький текст, я даже напечатала, смотри! Я так разозлилась вчера на тебя…

Золушка и Нина Ричи

А зачем ты мне, полубомжу, про

костюм от Нина Ричи рассказываешь?

Из разговора с писателем

— Так о чем она все–таки мечтала? О любви или о богатстве?

— О принце. Она мечтала о принце. А он подарил ей сразу все: и любовь, и богатство, и вечный праздник.

— Какой еще вечный праздник?

— Будто не знаешь! Балы, кареты, красивые платья… И никакого быта… Представляешь? Все наоборот! У нее все это до свадьбы было, а не после: зола, крупа, золовки, свекровки…

— Какие свекровки? Какие золовки? У Золушки! Тем более до свадьбы?

— Ну не золовки — злые сестры. И мачеха.

— А подружки у нее были?

— По–моему, не было. До свадьбы она одинокая была, а после свадьбы — зачем ей подружки?

— Платья показывать. На балах шептаться. В карете кататься.

— В карете с принцем надо кататься, будто не знаешь. А для балов у нее фрейлины были, дамы придворные.

— Фрейлины… Они же не удивляются!.. Нет, я так не играю — без подружек… Никто не скажет: «Везет тебе, Юлька… А помнишь, как ты в моей кофточке с физиком познакомилась?»

— Тебе, значит, не счастья хочется, а чтоб подруги завидовали?

— Ну почему, чтоб завидовали? Чтоб радовались. И потом — пусть им тоже повезет, мне же не жалко.

Он пожимает плечами:

— Не вижу, чтоб ты на меня разозлилась. Непонятно, кто говорит и с кем….

— Это компьютер. Он делал тире в каждой строчке. Пришлось писать диалог.

— Матушка! Что ж ты так от всего зависишь? От компьютера ладно, хрен с ним, с компьютером, скажи, почему ты так зависишь от Лени?!

Почему я завишу от Лени? Разве я из–за этого не пишу? Я пишу письма. Но на них постоянно отвечают не так. А частенько я и сама нарушаю все правила. Я так давно пишу письма, так хорошо знаю, как их нужно писать, что частенько ленюсь это делать: благодарить за письмо, между делом рассказывая, как я ждала его, как оно пришлось мне по вкусу, как рассмешило, утешило, дало понять, что не одна я об этом думаю или, наоборот, не думаю. Или еще: я никогда об этом так не думала! Да я вообще думала не об этом! Я ждала, что Вы напишете обо мне, как Вы ждали моего письма, как оно пришлось Вам по вкусу, как рассмешило, утешило, дало понять…

В этой игре бывают осечки. Поздравлю шефа с наградой, а он много писем подряд будет похваляться и похваляться. Прочитаю его статью, откликнусь с трепетом, а шеф кивнет на бегу, да и на вопросы не ответит — не интересно, статья старая, он посылал мне ее пять лет назад.

Но однажды я напишу, как мы тонули всей семьей посреди реки — по километру до каждого берега, Маше двенадцать, Зое семь, Леле всего полтора года, — как у моторки отклепалось днище и нас выуживал речной трамвайчик, тот трамвайчик появился не сразу, сперва река была пуста и равнодушна. Я напишу об этом шефу многословно, со всеми подробностями — мистер Пьюбис назвал бы такой текст рефлексивкой. Я расскажу шефу самому первому, потому что Ленина мама, к которой мы привезем своих мокрых детей, — Ленина мама не сможет это слушать, как не сможет она смотреть «Список Шиндлера».

— А ты смотрела «Список Шиндлера»? Ты смогла? Тогда объясни мне, что чувствует твоя свекровь. Попытайся!

— Мой школьный приятель, рыжий Левушка, недавно поссорился со своей соседкой, с которой он пятнадцать лет был в очень хороших отношениях. Соседка посмотрела этот фильм и сказала: «Ничего страшного». А Левушка ответил: «Конечно, ведь сжигали нас, а не вас».

— Это все?

— Да. Он понимал, она хотела сказать, что Спилберг снял не так уж много жестоких сцен. Но и он сказал только то, что сказал. А моя свекровь… Ей было девять лет, когда бомбили Житомир. У ее мамы, у Лениной бабушки, была в Киеве старая мать и две сестры. Они собрались все вместе, три женщины, пять их дочерей и старая бабушка, и убегали от немцев на поезде. Сначала на Северный Кавказ, потом в Сталинград. Им казалось, что немцы бегут именно за ними. Поезд бомбили. Люди выбегали наружу. Дина Иосифовна говорит, что тогда многие потеряли свои семьи. А они не выбегали, они складывали свои головы бабушке на колени, в фартук. Чтобы если упадет бомба…

— Умереть всем вместе? И старым, и молодым, и детям? Ты считаешь, это справедливо?

— Я не знаю. Когда мы тонули, я думала только о том, чтоб разделить силы поровну на всех, мне казалось это самым важным. Я следила за всеми, когда мы выпрыгивали из лодки, и потом, когда Леня переворачивал лодку.

— А те два человека, которые вас перевозили?

— Один был молодой, другой пьяный. Больше всего они были похожи на… это можно объяснить только по–русски: на слесарей из домоуправления. На тех мужчин, что приходят к тебе починить кран и оставляют всю семью без воды на выходные и праздники. Когда лодка была наполовину полна водой и я скомандовала прыгать, они выпрыгнули и поплыли в разные стороны: один вниз по течению, а другой вверх.

— Ты скомандовала? Почему именно ты?

— Потому что Леня сначала не понимал, что делать. Но потом Леня сделал самое главное: он перевернул лодку. Он сделал это правильно, очень осторожно, чтобы лодка не встала вертикально.

— Как «Титаник»?

— Да, как «Титаник». С нами был его младший брат, Майкл, они сделали это вместе. Я не знаю почему, но я не рассчитывала на Майкла в тот момент, когда собиралась плыть с детьми до берега. Только на Леню и на себя.

— Ты собиралась плыть до берега? Почти километр?

— Да, я была холодна и тверда. Никакой паники. Железная леди.

— А когда вы спаслись? Что ты чувствовала?

— Счастье. Небывалое счастье. Мы бежали по берегу. Вода стекала с волос. Мы бежали босиком, ведь я сказала всем выбросить обувь… Я спросила, кто о чем думал. Зоя ответила: «Если бы мы умерли, не жалко, мы уже пожили, жалко Лелю». Зое было тогда семь лет! Она призналась, что боялась описаться, стеснялась папу, а потом поняла, что плыть еще долго и что папа все равно не заметит. Маша думала: «Сейчас совсем заболеем». Холодное лето, у всех бронхит, температура воздуха двенадцать градусов. Маша тоже жалела Лелю. Я спросила: «А Зою?» — «А что Зою? Папа такой… — я заканчиваю фразу по–русски, Чмутов переводит.