Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Твои штаны — ерунда, только бы Чмутов ничего не устроил!

Весь месяц перед презентацией главреж драмы, Розенблюм, с которым мы ездили в Каменск, предлагал устроить игры вокруг стихов и картин: позвать студентов театрального института, сделать капустник… Леня с Андреем вежливо уклонились, и теперь Розенблюм сокрушался хорошо поставленным голосом:

— Вы заметили, что книжек не хватает? Это можно было бы обыграть! Зрелища нужно режиссировать! Со зрителем надо работать!

Мне казалось, все и так хорошо: картины и книга, музыка и вино. Столько людей… Немного кружится голова… На выставке был «Портрет Светланы», моей хорошей знакомой. Портрет я видела и раньше, но сейчас он изменился — Ахматова права. Света умерла, а портрет ожил. Словно Света с Андреем договорились заранее, словно оба знали… В другом зале я улыбнулась: здесь висели картинки из спальни, те самые, которые Леня снимал с мокрых стен. Тут же на банкетке сидел бомж в тельняшке и ватнике, рядом с ним чета Чмутовых. Про бомжа кто–то уже объяснил: член Союза художников, рисовальщик, он пришел настрелять десяток. Увидев меня, Чмутов осклабился:

— Иринушка! Ты посмотри, где художник–то настоящий, истинную гениальность ощути! Какая силища, сколько жути!

— Рублей пятнадцать, если можно, пятьдесят… — гнусил художник, — десятка тоже устроит…

Я призадумалась: в моей сумочке не было денег, но к нам приближались Леня и Розенблюм. Чмутов по–своему оценил мою паузу:

— Да ни хрена тебя не интересует! Никакие художники! — и ринулся прочь, едва не сбив Розенблюма.

Лариса с достоинством пояснила:

— Ирина, а ведь гений только в таких формах и существует, — и застучала каблучками вслед за мужем.

Розенблюм потирал ушибленное плечо.

— Извините, Леонид Григорьевич, я не совсем понимаю, какова здесь роль этого господина… певца мухоморов. Что вас с ним связывает, если не секрет?

Леня криво усмехнулся:

— А это любимый персонаж Ирины Борисовны. Они с подругой изволят пьесу о нем писать.

— Простите? — нахмурился Розенблюм и посмотрел на меня совиным взглядом. Мгновенье назад я была для него женой спонсора. В своем кабинете, в театре, он угощал нас вином, купленным на фестивале в Авиньоне… — Вы не шутите? Это вам надо?

Я догадалась:

— Я понизила свой статус в ваших глазах?

— Безусловно! Это знают в театре: всех посетителей с папочкой я имею в виду.

Все. Можно сесть и поесть. Дать отдых голеностопам. С Чмутовым, кажется, обошлось. Майоровы в ресторан не пошли: у них пост. Пришли Ленина редактор Ирина Чудинова и мой соавтор Лера Гордеева, Фаинка, Маша, Ленин водитель, бывшие Ленины компаньоны и их приятель, протянувший визитку «Торговый дом БАЙКАЛ». Мужская часть компании была случайно–сборной, женская — привлекательно–интеллектуальной. Толик опекал Машу, Леня — Ирину Чудинову, остальные мужчины оказались холосты и свободны. Я зашла в зал последней, Лера махнула мне: «Садись рядом, хоть поработаем. Какие женщины за нашим столиком! С ними не хочется играть в поддавки». Мы впервые оказались в одной компании, и я не сразу поняла, что Лера не будет со мной общаться: с другой стороны сидел мужчина. Что она в нем нашла? Зачем усадила меня с собой? Что означало «хоть поработаем»?! Я привыкла сама заполнять ее чуткие, мягкие паузы, а он даже разговор поддержать не мог! Лера выслушивала мои вопросы и отвечала мужчине из «Торгового дома БАЙКАЛ». Я воевала:

— Лера, ты перепутала уши! Скажи, ну чем он лучше меня?

Лера отбивалась:

— Еще женщины меня не ревновали! Ириночка! Я с женщинами дружить не умею.

Но «Байкал» подтвердил:

— Я ничем не лучше. Я запойный чернобылец.

Танцевали. Выпивали. Ели вкусное. Выпивали за книгу, за Ленин успех, за стихи, за детей, за жену, за художника, за редактора — Иринку Чудинову. Я спросила Иринку о Чмутове, — Майоров говорил, они ездили в Крым, Чмутова и Чудинов… вернее, Чудинова с Чмутовым… Она усмехнулась, закруглив ямочку на одной щеке.

— Я, между прочим, ездила не с ним, а с ним и с Лизой. И это было так давно… Но, Ирина, что он вытворял, я даже рассказать не могу! Заворачивал конфеты в сырого минтая и ел. Конечно, талантливый человек, но столько в нем дьявольского… Когда у меня мама умерла, он сказал, что предвидел это, что от нас с сестрой пахло маминой смертью, что над нашими головами кружились черные птицы, которых видел лишь он один… Потом он каялся передо мной. Публично. Ползал среди бела дня на коленях у ЦУМа, пил воду из лужи, я просто не знала, куда деваться! Ты не поверишь, но если мне кажется, что он может прийти на выставку, я выглядываю из–за угла, чтобы с ним не столкнуться, сканирую пространство, так сказать. А ведь я его крестная мать…

О православном периоде Чмутова я знала лишь одно: он закончился скандалом. Чмутов хвастал, что преследовал батюшку, бросаясь оземь и вопя: «Благослови, святой отец!», а батюшка подхватывал рясу и убегал.

Мы вернулись из ресторана заполночь, Зоя еще не спала.

— Звонил Игорь Натанович. Ужасно злющий. Сказал, что завтра не придет и вообще больше не будет со мной заниматься! «Не нравится мне все это». Я спросила, понравилась ли ему презентация. Он сказал: «Нет, не понравилась, я хотел поесть, а дали вино в бумажных стаканчиках». Зря я, наверное, сказала, что вы в ресторане? Он просил: «Передай, я обязательно позвоню твоей маме. Может, сегодня, может, завтра».

— Ну, Ирина: давай прощаться, что ли!! — телефон транслировал откровенную ярость, такую не откладывают до завтра. — Не думаю, что я смогу с тобой общаться после всего, что я натерпелся! На этой вашей… презентации. Это же срам. Позорище.

— Чего ты натерпелся? — мне стало муторно, словно после надсады. Я понимала, что бессмысленно бросать трубку: он найдет способ выговориться.

— Как ты могла, как ты могла в этом участвовать! После того, как ты слушала мои стихи! — слово «мои» он произносил, как название московского вуза, большими буквами: МАИ. Он добился оперного звучания. Интонация была сильнее слов. Чтоб передать эту речь, нужны музыкальные термины: форте, крещендо, фортиссимо. Нужно ставить восклицание и вопрос, как в испанском, с двух сторон: — ЎЭто чудовищно! ЎТакой слабый сборник!

— Ты успел прочесть…

— ЎїНу почему он не посоветовался хоть с кем–нибудь, кто понимает в стихах?! Ведь в городе есть люди, понимающие в стихах. ЎїЗачем он сделал такую толстую книжку, красивый супер?! ЎЎДа на эти деньги он мог издать трех хороших поэтов!! Настоящих. ЎїА какое лицемерие?! ЎїПочему он не поместил в свою книгу стихи о власти?!

— У него нет таких стихов.

— ЎКак он живет, ты только посмотри, как он живет!.. Машины покупает… ЎКак собака… поэт должен жить, как собака! — было не похоже, что он говорит для меня. Он говорил для истории. А может быть, его слушала Ларча. — ЎСпекуляция на еврейской теме смехотворна! ЎПросто беспомощна! ЎїА про погибшего друга?! ЎДа что он смыслит в смерти! ЎТы только послушай: «Смерть — это слово «никогда», всего лишь «никогда» и только, пока течет в бачке вода, не умолкает жизни полька»!