Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Она встала, перешла к скамеечке возле его кресла, села, обхватила руками колени, почти касаясь головой его ноги, и начала водить пальцем по скамеечке.

— Ал теперь никогда не бывает со мной… он будто не видит меня, — сказала она тихо.

— Но разве вы не живете вместе?

— Это звучит странно, правда?

— Да.

— Так и есть, — сказала она и подумала, что сейчас расплачется. — Последние дни были мукой. Он либо гуляет, либо сидит у себя в комнате. А мне остается только слушать и ощущать эту страшную его поглощенность. Даже когда он ложится в постель и я пытаюсь его обнять, все равно я чувствую, что его мысли заняты чем-то другим. — Она откинулась, стараясь говорить весело и шутливо: — Вами, мистер Шор. Ах, мистер Шор, все-таки вам не следовало бы оставаться с нами и в постели!

— Для вас это должно быть ужасно, Лиза.

Она снова наклонилась к нему. Он погладил ее по голове, а потом, покраснев, сказал раздраженно:

— Эти университетские светила! Их дурацкое образование. Просто чудо, если у кого-то из них остались собственные мысли. Я этих светил избегаю. Но Ал… он не такой. Он очень умен. Почему он не может кончить эту проклятую работу?

— Не знаю. Может быть, причина — вы.

— Я?

— Он знает, что вы — тут и всегда готовы его поправить. Я теперь ни в чем больше не уверена. И Ал тоже.

— Но в вас же он уверен?

— Мне кажется, только во мне он и уверен.

— И все-таки он бежит от вас.

— Разве я такая уж непривлекательная, мистер Шор? Такая уж… — Голос ее прервался, и, прежде чем он успел ответить, она вскочила, взяла свой бокал, допила его и села на диван, низко опустив голову.

— Лиза, — сказал он и, когда она не ответила, подошел к ней. — Лиза, — повторил он, сумрачно глядя на нее, и в его голосе прозвучала грусть. — Ал вас простит, Лиза. — Но она не сумела разгадать его взгляда, а потом он отвернулся, словно ее глаза уносили его куда-то. — Это дом моей жены, Лиза, — сказал он.

— Я знаю.

— Скоро я уеду. Один. В Париж или Рим.

— Уедете?

— Вероятно, в чем-то я всегда одинок. Но моя жена меня понимает.

— Я знаю.

— Это наш укромный приют. У моей жены есть чувство юмора. От нее я научился нежности прикосновений, узнал чудесный запах женской плоти. Я столько узнал о том, что значит быть вместе. — Затем, словно недоумевая, зачем он говорит это отчаявшейся, почти обезумевшей девочке, которая глядит на него и ждет и тревожит его, он сказал с внезапным волнением: — Вы словно бы не из здешних мест, Лиза. То есть, может быть, теперь уже и из здешних, не знаю. Но какой бы вы ни были, где бы вы ни были, вас простят. Таких женщин, как вы, всегда прощают. На протяжении всей истории их прощали, потому что… ну… в вас есть настоящая щедрость любви, Лиза. И может быть, мужчине она не по силам.

— Если я так создана, значит, я так создана, — пробормотала она со вздохом. — Но никто не щедр ко мне. — Крепко обхватив руками колени, она смотрела на свои туфли — склонив голову набок, прижавшись щекой к плечу. Черные волосы падали ей на колени. Она купила эти туфли на прошлой неделе, светло-коричневые туфли из крокодиловой кожи с тупыми закругленными носами. Ал сказал, что она заплатила за них слишком дорого.

— Очень милый ковер, — хмуро сказала она. — Испанский?

— Узор испанский. Но вообще-то это индейский ковер.

— Неужели? — Потом, подняв голову, огорченно сказала: — Вот так я всегда. В конце концов, вы ведь не изъявили желания войти в наши жизни или хотя бы быть зрителем.

— Зрителем, — повторил он, садясь рядом с ней. — Зрителем чего?

— Того, что происходит с Алом и со мной.

— Послушайте, Лиза. Трудности с работой у Ала возникли еще до того, как я с ним познакомился. Это мне говорили вы.

— Да, помню.

— Ал мне понравился. И я постарался стать доступным. Вопреки всем своим природным инстинктам.

— Но что же вы сделали? Чем доступнее вы становились, тем меньше он, казалось, понимал.

— Что понимал, Лиза?

— Ваше мировоззрение, ваше творчество.

— Я себя не объясняю.

— Конечно! Так значит, вам было интересно с Алом?

— Ал очень интересен. Безусловно.

— Ал? — спросила она мягко, с упреком, словно с самого начала они сознавали, что между ними существует тайное взаимопонимание. — Да, наверно, интересно было наблюдать, как ваши произведения его разрушают. Господи, он стал совсем чужим человеком!

— Вы уверены, Лиза? А я — нет. Я думал о нем и сомневался. Видите ли, я испытываю к людям неодолимое любопытство.

— Да, я помню. Вы сказали, что вам будет очень любопытно.

— Так и было.

— Вот именно, — сказала она со вздохом. — Только одно любопытство.

— Так уж я устроен, Лиза.

— А сейчас и я вам внушаю любопытство, — сказала она со слабой улыбкой. — Ведь так?

— Конечно.

— Одно только любопытство?

— Послушайте, Лиза… — сказал он неловко.

— Что же, я знаю. И, по-моему, с самого начала знала.

— Вы красавица, — сказал он, ласково глядя на нее, потом медленно склонился, по-прежнему не отводя от Лизы глаз. В молчании, чуть ли не с благоговением он взял ее лицо в ладони. В его глазах были такой восторг, такая жажда и изумление, что она боялась вздохнуть, чтобы не нарушить это мгновение, не потерять этот взгляд, не потерять ощущение ладоней на своем лице. Потом она задрожала. И не смогла не протянуть рук, не обнять его порывисто. Он прижался к ней, она почувствовала, как бьется его сердце. Все для нее рушилось. Обнимая его, она думала, что сейчас заплачет.

Его руки скользнули ей на плечи, он решительно приподнялся и отодвинулся от нее. Когда он встал, одергивая куртку, их взгляды встретились. Он отступил еще дальше — как ни разу не отступил ни один прикоснувшийся к ней мужчина. Его растерянность длилась секунду, потом он покачал головой почти с гневом.

Ее щеки жгуче пылали, она готова была его ударить.

— Ничего, ничего, Лиза, — сказал он. Помогая ей подняться, он ласково, бережно ее обнял, и ей стало дурно от невыносимого унижения.

— Я перестала быть самой собой, — прошептала она.

— Нет, Лиза, — сказал он. — Это вы… А что происходит со мной, вас не касается. И не должно вас тревожить. Забудьте.

— В одном Ал ошибся, — судорожно пробормотала она. — Он говорил, что в вас нет ни малейшего эгоцентризма. А вы все видите только через себя. Разве я не права?

— Вполне возможно. Вполне возможно, — сказал он, и она осталась стоять, пристыженная и одинокая, а он начал с легкой улыбкой расхаживать по комнате. В конце концов он обернулся к ней.

— Я скажу вам, что я сделаю, Лиза. Я позвоню вашему Фултону и сообщу ему, что пишу очерк об этом городе для «Уорлд».

— Благодарю вас, — шепнула она, пытаясь улыбнуться.

— Спокойной ночи, Лиза.

— Спокойной ночи, — сказала она.