Николай Дежнев - Пояс Койпера

Не сытый и не голодный, я свернулся на ложе калачиком и задремал. Разбудила меня Синтия. В расшитой золотом шоколадного цвета тунике она выглядела божественно. В комнате, наводя на греховные мысли, повис горьковатый аромат ее духов. Длинные волосы Синти собрала в пучок, что подчеркнуло изысканные формы ее шеи, в то время как большие глаза… они смотрели на меня, как на пустое место! Впрочем, никто не давал мне права ожидать другого. Ничего не сказав, качнула в сторону двери головой и скрылась за занавеской. В соседнем помещении, куда я за ней последовал, нас поджидал слуга с приготовленной для меня туникой. Припас он и длиннющий кусок материи, но женщина лишь презрительно фыркнула:

— Рабам носить тогу запрещено!

Вот, значит, как! А я-то, дурак, еще тешил себя надеждой. Раб, старичок, должен знать свое место и даже в мыслях не позволять себе вольностей. Спасибо, Синти, за науку, наперед буду знать. Согнувшись в полупоклоне, сопроводил ее с заискивающим выражением лица к поджидавшим на улице носилкам и потрусил собачонкой рядом. Вокруг было на что посмотреть. Оказалось, что вилла Теренция находилась не в предместье, а в центре города, где к моему удивлению стояли многоэтажные, напоминавшие хрущобы дома и до Колизея было рукой подать. Маневрируя в густой толпе, как если бы народ Рима валил на первомайскую демонстрацию, мы добрались до входа в парк, где носилки и припарковались.

На прогулку сопровождать ее по начинавшемуся за оградой саду Синтия взяла меня одного, чем, по-видимому, надо было гордиться. Однако стоило нам углубиться в тенистую аллею, как она повернулась и со злостью процедила:

— Может быть, хватит изображать из себя юродивого?

Я аж обомлел. Столь знакомые и дорогие сердцу слова Синти могла позаимствовать только у Нюськи. А заодно и интонацию, с какой они были брошены мне в лицо.

— Да, госпожа! Как прикажешь, госпожа!

Мой взгляд по преданности значительно превосходил собачий. Пряча издевательскую ухмылку, я ниже прежнего склонился в поклоне. Оглянувшись с милой улыбкой по сторонам, Синти врезала мне полновесную пощечину. Хрупкая на вид, дралась она, как заправский боксер. Это было чем-то новым, Ню на меня руку еще не поднимала.

— Какая же ты, Дэн, дрянь! Оговорилась я, разве не понятно. Мне что, надо было броситься тебе на шею, чтобы Теренцию тут же настучали?

Готова была меня убить и, наверное, убила бы, если бы это не вело к потере собственности. Рабы в Риме, хоть низко и ценились, в хозяйстве были необходимы.

Выпрямившись во весь рост, я посмотрел на нее сверху вниз.

— Ну и что дальше? Какого черта мы сюда приволоклись?

Расслышав в тоне отголоски восстания Спартака, женщина вздрогнула. Смерила меня злым взглядом.

— Ну ты и тип! Поговорить надо, без лишних ушей.

И пошла гуляющей походочкой по аллее, уверенная, что я следую за ней, как болонка на веревочке. Я и следовал.

— Пыталась вызвать Теренция на откровенность, но он о своих планах ни слова. Хотя поговорить в постели любит больше, чем заниматься делом…

Умолкла, задумалась. Мы успели дойти до конца аллеи и миновать многолюдную площадь с фонтаном, а она все продолжала хмуриться. Я же, глядя от нечего делать по сторонам, ловил на себе удивленные взгляды. Завидев меня, люди начинали перешептываться, но моя спутница, казалось, этого не замечала.

Только заказав в открытом ресторанчике белого вина, обратилась ко мне с подобием вопроса:

— Я ведь говорила тебе, что Теренций не одноклеточный? Это правда, нюх у него волчий, кожей чувствует, когда стая может наброситься! Круговая порука в их среде вещь обычная, но время от времени плебс требует крови, тогда самого одиозного из своих им приходится сдавать. А у нашего с тобой дружка рыльце в пушку! Думаю, он почуял, что запахло жареным.

Разбавила вино водой и сделала из кубка глоток. Мне не предложила. Облизала быстрым язычком губы.

— Дело в том, что редкий год, когда империя не находится в состоянии войны с варварами или с Персией. Для ведения боевых действий нужно оружие, которым Теренций с врагами государства и приторговывает. Такое могут и не простить! Тем более что в воздухе витает предчувствие перемен, о чем свидетельствует упадок унаследованной от греков культуры. В народе растет ощущение тревоги, армия устала от реформ, а сенаторы поглядывают с вожделением на Британию…

— Выходцев из колоний тоже, наверное, полно? — предположил я, зная, что законы схода империй с исторической сцены универсальны. На смену делам приходят слова, личностям — политические карлики.

— И не говори, — махнула рукой Синтия, — понаехали! Языка не знают, с историческими устоями не знакомы, а им направо и налево раздают римское гражданство. Местный демос, конечно, не доволен, но ему колбасу в зубы, и на улицу он не выйдет. Рассказываю для того, чтобы ты понимал всю сложность положения Теренция. Прижатый к стенке, он может пойти на все, а вину, в случае неудачи, как Нерон свалит на христиан. Боюсь, затем ты ему и понадобился!.. — Помедлила. — А жаль, твои единоверцы симпатичны мне уж тем, что призывают любить людей, хотя знают, как это трудно. В словах вашего Христа есть то, чего мы лишены в жизни: сострадание и благородство. Если бы его последователи пришли к власти в мире, закончились бы бесконечные войны и изменилась природа человека…

Как сказал бы красноармеец Сухов: это вряд ли! Я, историк по образованию, не могу припомнить времена, когда в христианской Европе царил длительный мир. Подчиняясь ее повелительному жесту, допил остававшееся вино и поспешил за ней на залитую солнцем площадь. Догнал, остановил. Не знаю, что на меня напало, только, глядя ей в глаза, сказал:

— Нет, Синти, ничего такого не будет! И через тысячу лет, и через две. Животную природу людей не изменить. Чистота помыслов первых христиан затянется ряской человеческого, светлое озеро веры заболотится жаждой власти и украшательством. На учение Христа объявят монополию церкви, а Его жизнь разберут на символы, чтобы жить прошлым…

Синтия отпрянула, ее глаза горели гневом.

— Как ты смеешь, ты!..

Я с силой сжал ее руку.

— Ну что же ты, закончи, скажи: раб!

Я смел, я знал будущее и готов был кое-что ей рассказать, но лицо Синтии исказила гримаса ужаса. Не от моего святотатства, нет, ее взгляд был устремлен мне за спину. Зрачки расширились, полуоткрытые губы побелели…

Я резко обернулся. В паре метрах от нас безумного вида малый тащил из-за пояса тесак. Не нож и не финку, а нечто, не уступавшее по размерам короткому мечу. Я видел, как сантиметр за сантиметром из ножен показывается блестевшее на солнце лезвие. Во мне все замерло. Время остановилось. Рука убийцы двигалась неумолимо. Черты его обожженного солнцем лица дышали ненавистью, в уголках рта выступила пена. Словно при покадровой съемке он поднял оружие над головой и сделал к нам шаг.