Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Прекрасно, я вас слушаю.

— Освободить политзаключённых, прекратить новые политические судебные процессы, прекратить преследования оппозиционных журналистов и обеспечить свободу слова на телевидении.

Ладнов рассказывал Наташе подробности своего давнего диалога с президентом как детали сюжета авантюрного романа. Они самого его захватили с прежней силой, словно он только несколько минут назад вышел из Кремля и пока не остыл после схватки.

— Как вам показалось, он искренне так думает? — спросила заинтересованная девушка. Она надеялась узнать о жизни несколько новых мелочей.

— Мне показалось, он заранее знал все свои ответы на наши вопросы, и не только мои. Вопросы-то не новые — легко было их предугадать. Мы с самого начала понимали — он собирается использовать встречу для пропаганды, и всеми силами постарались спутать ему карты. По телевидению показали скомканный сюжетик, преимущественно с закадровым текстом, а уж мы на своём сайте и в прессе изложили своё видение событий во всей их неприглядности.

— Но всё равно, они ведь использовали вас для пропаганды? Может, стоило отказаться от участия — какой смысл?

— Нет уж, ни за что. Зомбированная аудитория всегда получит свою порцию инфонаркотика: для неё обыграли бы до упора и наш отказ. Мы делали ставку именно на демонстрацию силы: пусть своими глазами увидит живую оппозицию. У них ведь методы не меняются десятилетиями: того купят, другого запугают, третьего из страны выгонят, кого-то посадят, самому неуправляемому пулю всадят. И вот пришли люди прямо в Кремль — денег не хотят, от оказанной чести не обомлели, уезжать никуда не планируют. Не перестрелять же их всех!

— Уже стреляли.

— Стреляли, — согласился Ладнов. — Не хочу верить, что снова начнут.

Он замолчал и медленно оглядел сквер, дома, бывший кинотеатр, словно изучал местность на случай срочной эвакуации. Несколько чёрных лимузинов свернули с улицы, медленной вереницей приблизились к зданию кинотеатра и выстроились поблизости. Из них стали выходить люди — некоторые в строгих костюмах, другие — в джинсах и белых рубашках под расстёгнутыми куртками. Свободные и готовые к борьбе за будущее.

Саранцев смотрел на свою тайную школьную симпатию с недоверием и даже подозрительно:

— Вера Круглова была на том самом литкружке?

— Представь себе, была.

— Честно говоря, я вообще не помню её на наших посиделках. Елена Николаевна, а вы?

— Ну, я уж конечно не помню таких подробностей… — чуть растерялась виновница торжества. — Не берусь ни утверждать, ни опровергать Анечкины сведения. У меня кружок ведь и после вас работал.

— Она с самого начала ходила на ваш кружок, ведь её предмет там подвизался — она не могла такую возможность упустить. Слушала и смотрела ему в затылок. По-моему, ни разу ничего не сказала.

— Хорошо, — продолжал упорно искать спасения Саранцев. — Пусть она там была. Я-то в чём виноват? Я о ней знать не знал — просто высказался об Онегине, без всяких дальних умыслов.

— Она же написала тебе записку!

— Ты же сама сказала — анонимную! Я очень хорошо её помню — кажется, даже сохранил где-то. Если память мне не изменяет, засунул в томик «Героев пустынных горизонтов» Олдриджа, потому что читал его тогда. Единственная записка от незнакомки во всей моей неромантичной жизни, но она мне показалась глупой, в том числе из-за языка.

— А что не так с её языком?

— Он был какой-то нарочито-романный, причём явно построенный на образцах девятнадцатого века. У меня и мысли не возникло пойти на это свидание — стопроцентный розыгрыш.

— Неужели ни на секунду не задумался, кто бы это мог быть? — настаивала Аня.

— Бескрайнее море предположений — я даже не исключал причастности кого-нибудь из пацанов, ради прикола.

— Какое ещё бескрайнее море — как можно было не заметить её отношения?

— Ты сама говоришь, она мне затылок глазами сверлила. Как я мог её заметить?

Корсунская замолчала и принялась тщательно изучать пейзаж за окном. Она не хотела участвовать в словесном избиении её любимой жертвы.

— Анечка, говорю тебе, ты не права, — продолжала гнуть прежнюю линию Елена Николаевна. — Обвинять можно за ложь, унижение, предательство, жестокость, но не за отсутствие чувств.

— Да, за отсутствие чувств нужно просто изгонять из сообщества людей.

— Нет, Анечка, ты ступаешь на вовсе опасную стезю. Ты сама проявляла всю свою жизнь внимание ко всем людям в твоём окружении и рядом с ним? Среди нас святых нет.

Саранцев давно боролся с желанием сообщить миру о собственных давних чувствах к его обличительнице, но страх показаться жалким и неудачливым постоянно его останавливал. Веру Круглову, конечно, жалко, но он перед ней действительно ничем не провинился — Елена Николаевна полностью права. А если бы и знал, кто написал ту дурацкую записку, и сознательно устроил спектакль на литкружке, то уж точно это не повод для его травли сегодня, спустя столько лет. Если бы он Веру ненавидел и желал ей зла, то его оправдала бы сама страсть, но если он не питал твёрдой уверенности в её существовании и ни словом, ни делом не стремился её обидеть или оскорбить, то исчезает состав этического преступления как таковой. О чём вообще можно говорить на фоне изнасилований, соблазнений, детоубийств и ограблений! Всё человечество в преступники не запишешь. Даже догадайся он о чувствах Кругловой, как ему следовало поступить, если она его не интересовала ни на йоту? Затеять с ней отношения из опасения сделать больно и, в конечном счёте, причинить неизмеримо большую боль? Вот это как раз и называется обманом, морочением головы несчастной девчонке и так далее — тогда он перед ней бы и провинился.

— Лучше я вам другую задачку задам, — возглавила стол Елена Николаевна. — Расскажите-ка мне прямо сейчас и здесь, каким образом и в какой степени преподанная мной вам литература сказалась на вашей жизни?

— Ну, Елена Николаевна, — воскликнул Конопляник. — Вопросики вы задаёте! Как вообще литература может сказаться на жизни? Она ведь — сплошная эфемерность, а жизнь — материальна, воняет и тычет носом в практические открытия.

— Прекрасно, Миша, так и запишем: твою реальную жизнь художественное слово обошло стороной.

— Да нет, не стороной. Мы с ней двигались параллельными курсами.

— Елена Николаевна, я ведь в строительство пошёл, — добавил свою нотку возмущения Саранцев. — Какая там литература? Одни справочники, регламенты и СНиПы.

— Хочешь сказать, что работа — это вся твоя жизнь? Не поверю. Хотя ты меня и забыл, но, как легко догадаться, я о тебе в последние годы кое-что прочла. У тебя жена, дочь, твои и её родители — одним словом, личной жизни хватает.