Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Не получится. Это как раз пример психологической драмы — автор подводит читателя к мысли о безнаказанности зла, хотя не формулирует её напрямую. Все почему-то решили, что убил Смердяков, а Дмитрий невиновен, но Достоевский ведь не утверждает ничего подобного. Мы можем судить только со слов Смердякова — «может, я убил, а может, не я». Собственно, с какой стати эти слова принято считать его признанием? А вдруг он просто издевается над своими незаконными братьями. Кстати, отцовство Карамазова-старшего в отношении Смердякова тоже не утверждается автором. Просто город так решил, поскольку тот приютил беременную неизвестно от кого дурочку. Разве слухи — это критерий истины? А вдруг он раз в жизни проявил человечность и поплатился за свою слабость дискредитацией?

— Ты с такой страстью бросаешься на защиту всех литературных обвиняемых, — многозначительно заметила Корсунская. — Никогда не думал об адвокатской карьере?

— Не беспокойся, с моей стороны конкуренция тебе не угрожает.

— Можно подумать, я сделала тебе непристойное предложение — ты почти испугался.

— Не испугался, но ужаснулся. Предложи ты мне стать врачом, я отреагировал бы так же. Не представляю себе другой жизни.

— Зачем же ужасаться? Не самая плохая работа — бороться за справедливость.

— И делать хорошие бабки на жажде справедливости. Если бы вы работали бесплатно, моральных дилемм было бы меньше.

— Странно слышать подобные суждения от гаранта Конституции.

— Ничего странного. Это в европейских языках «юстиция» и «справедливость» называются одинаково, у нас они разведены. Любой прохожий на улице скажет тебе то же самое: качество юридической помощи не должно зависеть от достатка нуждающегося в ней. В равных условиях богач и бедняк с большой степенью вероятности наткнутся на противоположные приговоры суда. Правосудие есть, а справедливости нет. И дело даже не в коррупции, просто хорошие и опытные адвокаты дорого стоят, независимые экспертизы и тому подобные изыски тоже недёшевы. Выходит, полное избавление от продажности, непотизма и подверженности административному давлению не решает проблему обеспечения законности.

— Ты готовишься к новой избирательной кампании?

— Просто высказываю вслух сокровенные мысли.

— В советское время тарифы на услуги адвоката устанавливались государством, но оставались выплаты из-под полы. Даже если избавиться от последнего обстоятельства, останутся рыночные законы спроса и предложения — к хорошим адвокатам выстроятся очереди, первыми в которых окажутся не те, кто более нуждается в помощи, а те, кто пришёл первым. И равного доступа к правосудию всё равно не будет.

— Анечка, ты согласна с Игорем? — озадаченно поинтересовалась Елена Николаевна.

— В мире вообще нет ничего идеального, — парировала Корсунская. — Давайте попробуем обсудить справедливость политической системы — волосы дыбом встанут.

— В политике справедливость хотя бы в теории достижима, — напирал Саранцев. — Если избавить её от тех же язв, что и систему правосудия.

— Ничего подобного. В самых равноправных условиях демагог может победить великого государственного деятеля.

— Может. И его победа станет торжеством справедливости — избиратели получат именно то, что выбрали.

— Как же ты понимаешь справедливость?

— Как правомерное воздаяние за содеянное.

— Это и есть правосудие.

— Да, поэтому то и другое и называется одним словом в европейских языках, как я уже говорил. Причём, по-польски, кажется, это общее слово — как раз «справедливость». Произносится с польским прононсом, разумеется, но корень тот же, что у нас. Не только в польском, кстати — и в чешском, и в болгарском, и в словацком, кажется. Можешь себе представить на русском языке «министра справедливости»? Или хотя бы «министра правосудия»? Насколько я помню, по-сербски «правосудие» — как раз «правда».

— Ты стал полиглотом?

— Нет, просто умею пользоваться Википедией. И тебе советую — очень удобный способ сопоставлять восприятие одних и тех же понятий в массовом сознании разных народов. Особенно интересно сравнивать статьи на разных языках о литературе и литераторах или об исторических событиях. Последнее — занятно в высшей степени. Даже особо долго вчитываться не надо — я обычно ограничиваюсь сравнением преамбул.

— Думаю, «министра справедливости» русский язык не вынесет, — вмешалась Елена Николаевна. — Люди смеяться станут.

— Потому что в их сознании справедливость и государственный аппарат несовместимы, — вставила Корсунская.

— Нужно смотреть глубже, — не согласился Саранцев. — Справедливость вообще не воспринимается как понятие из официального языка. Государство отвечает за юстицию, за справедливость — Бог или люди, в зависимости от убеждений.

— Ты даже о Боге говоришь? — удивилась негодяйка Аня. — Не припоминаю за тобой такого в телевизоре.

— Возможно, в официальных выступлениях я его и не упоминал. Мне не советовали вторгаться без необходимости в трудную тему.

— Но на патриарших праздничных службах я тебя видела, хоть ты и молчал.

— Раньше видела, а потом перестала, так ведь?

— Кажется.

— Ну вот. Неверующие раздражались моим присутствием на службе, верующие — превращением священнодейства в пиар-акцию. К тому же, без крайней необходимости выпячивать отличие моих религиозных убеждений от мусульманских и буддистских тоже показалось нецелесообразным.

— Но ты ходишь в церковь без телекамер?

— Нет, — после тяжёлой паузы ответил Саранцев. — А ты?

— Меня-то телекамеры в храме на прицеле никогда не держали.

— И всё же — ты ходишь в церковь?

— Хожу. И далеко не только по праздникам.

За столом настала тишина — все смотрели на Корсунскую, а она тем временем невозмутимо подхватывала вилкой кусочки овощей из своего салата и не обращала не остальных ни малейшего внимания.

— Причащаешься и исповедуешься? — осторожно поинтересовался Саранцев.

— Да, а ты против?

Тишина возобновилась и почему-то заставила смутиться всех безбожников.

— Ничего, но выглядит странно.

— Почему? У нас в стране свобода вероисповедания. Терпеть не могу конструкции «свобода совести» — кто-то когда-то коряво перевёл conscience, а мы теперь почему-то обязаны с этим жить. Согласитесь, по-русски выражение «свободная совесть» звучит жутковато.

— Конечно, — спешно подтвердила Елена Николаевна. — В первую очередь ассоциируется с внутренним миром преступника. Очередной пример трудностей перевода.

— Очередной пример необходимости создания нового государственного языка, основанного на собственной морфологии и понятного каждому грамотному человеку, — уточнила своенравная ученица.