Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Но, если Покровский и Саранцев будут отстранены от власти, ведь ничего ужасного не случится?

— Я не знаю, Наташенька. Ничего нельзя гарантировать в нашей жизни — теперь даже страховой полис гарантий не даёт.

— Так что же делать?

— Бороться, конечно.

— А если наша победа приведёт к катастрофе?

— Существует такая возможность. Но сохранение Покровского у власти приведёт страну к краху всенепременно. По тем же причинам, вследствие которых государство рушилось в семнадцатом и девяносто первом. Если вся структура власти основана на одном человеке или одной партии, крушение неизбежно. Ведь люди смертны, и партии тоже не вечны. В системе абсолютной монархии замена происходит автоматически — вся страна заранее знает имя наследника, и власть переходит к нему в самый момент отхода в лучший мир его предшественника. Ну, если дело происходит не в России, где Романовы при Александре Благословенном додумались держать в тайне от всей страны и даже Сената имя реального наследника. Они просто своими руками спланировали политическую дестабилизацию! Николай должен был бы самого себя и своего любезного старшего братца Константина отдать под суд как главных соучастников заговора. Ведь декабристы просто воспользовались юридической неразберихой с переприсягой — не случись её, не произошла бы и попытка переворота. Представьте себе — монархическая империя почти четверть века считает законным наследником Константина, после смерти Александра тихо и мирно ему присягает и вдруг, через месяц, из Петербурга разносится весть: нет, мы скрывали от вас правду — наследник не Константин, а Николай, давайте-ка присягайте снова. По законам Российской империи весь этот месяц законным императором являлся именно Константин, и он с чисто юридической точки зрения не имел права отречься, и вдруг вроде бы законный новый самодержец оказывается чуть ли не узурпатором, а присягнувшая ему страна обнаруживает себя если не в дерьме, то уж точно — в дураках. Кем же надо быть, чтобы учинить такую чехарду?

— Вы хотите сказать, после смерти или отставки Покровского государство рухнет? Но почему?

— Потому что правоохранительные органы и суды приучены исполнять волю верховного самодержца, а не обеспечивать правосудие. Исчезнет самодержец — и вся пирамида власти лишится фундамента. В отличие от монархии у него даже наследника нет. Саранцев, как я уже говорил, — только великий князь Симеон Бекбулатович при Иване Грозном, потешный подставной царь, о котором после ухода Покровского ни один чиновник и не вспомнит. А раз нет верховной власти — гуляй, рванина!

— И совсем ничего нельзя сделать?

— Почему? Нужно продолжать делать наше дело. Ещё раз повторю: я помню народ в девяносто первом и в девяносто третьем. ГКЧП решило — раз оно выступило в телевизоре и объявило о взятии власти, дальше могут быть только письма трудящихся в поддержку, а вышло совсем иначе. В ночь на четвёртое октября девяносто третьего никто никому ничего не мог обещать, но тысячи пришли на Тверскую, хотя грузовики с вооружёнными боевиками могли направиться от Белого дома туда и учинить бойню. Но Руцкой послал их в Останкино — видимо, счёл Тверскую несущественным пустяком.

— Но тогда погибли люди.

— Увы. К сожалению, в подобных ситуациях остаётся только вздохнуть с облегчением, поскольку не погибли миллионы. А ведь и такая возможность существовала — опять же, и в девяносто первом, и в девяносто третьем.

— А нельзя как-нибудь договориться и избежать стрельбы?

— Теоретически — можно, конечно. И я бы очень хотел увидеть такое соглашение вживе. Но для танго нужны двое, а Покровский нас в упор не видит. Он не раз демонстрировал готовность подкрасить фасад своей монструозной власти, чтобы она не слишком отпугивала людей, но неизменным условием всегда оставалась неприкосновенность его всемогущества. Есть только одна заковыка чисто юридического свойства — по действующей российской Конституции ни президент, ни, тем более, премьер вовсе не цари и не диктаторы, хотя многие с моим утверждением поспорят. Тем не менее, я твёрдо его придерживаюсь: мы можем принести в страну закон и основанный на нём порядок, когда ни один хрен, сколько бы ни было у него бабла, и как бы высоко он ни сидел, не чувствовал бы себя в полной безопасности при совершении преступления. И нет никакой необходимости менять Конституцию — в нынешней содержатся все необходимые нормы.

— Но при этом никто не может гарантировать всеобщего развала?

— Никто. О каких вообще гарантиях вы говорите, Наташенька дорогая? Как гарантий вы ходите в политике, да ещё в российской? Я не стану ссылаться на расположение звёзд, но всё зависит от самоорганизации общества. У нас в семнадцатом году большевики победили, а годом позже в Германии немецкие красные провалились. Хотя страна тоже проиграла войну, и люди тоже несли тяготы военного времени. Но у нас солдаты и матросы офицеров расстреливали и бросали за борт, поскольку между ними была социальная пропасть и ненависть, а в Германии часть офицеров смогла повести за собой часть солдат, и в отсутствие рухнувшего государственного аппарата они смогли установить в стране правовой порядок. Наверное, кто-то скажет: в России самоорганизация масс невозможна, а я снова не соглашусь и отошлю всё к тем же своим примерам. И не только девяносто первый и девяносто третий, не только Минин и Пожарский, которые не были либералами и не пользовались либеральными средствами, но воссоздали государство уже почти на пустом в административном отношении месте. Деникин в «Очерках русской смуты» упоминает терских казаков, которые в восемнадцатом году самостоятельно отбили несколько атак горцев на Грозный, хотя армия уже не существовала. Просто у казаков дома лежала винтовки, и они оказались готовы применить их в совместных действиях ради спасения себя и своих семей без всяких приказов сверху. Казаки, конечно, далеко не прославились либерализмом, хотя, несомненно, стояли за частную собственность и демократию, но я сейчас говорю только о способности русских к самоорганизации.

— Пётр Сергеевич, вы сейчас Наташу до слёз доведёте, — вмешался Худокормов.

— Нет, почему, — смешалась несмышлёная девушка. — Я ничего.

— Ничего, — подтвердил Ладнов. — Выдержит. Голова на плечах есть, раз к нам пришла, а не в нью-комсомол Покровского. Там, небось, одни коврижки и перспектива карьеры, а у нас что? Одна только большая головная боль. И сердечная тоже. Почему же вы к нам пришли, Наташенька?

— Не знаю. Мне так показалось правильно.

— Раз показалось — значит, судьба ваша такая. Ангел вас привёл.

— Вы верующий, Пётр Сергеевич? — удивился Худокормов.